Сергей Тарасов - Осколки. Краткие заметки о жизни и кино

Рядом, на Пироговке, было много медицинских учреждений, и девочки любили заглядывать в их окна. Увидев что-то для них интересное, они собирались в кружок и, хихикая, обсуждали это…

Для развлечений был еще Сад имени Мандельштама (названный так не в честь поэта, а в честь какого-то большевика). Здесь они прыгали через скакалки, играли презираемые мной «классики». А я, семилетний пацан, просто слонялся по Саду. Главным украшением Сада был слон, сделанный из фанеры и досок и покрашенный серой краской. У слона был короткий хобот, через который можно было увидеть часть сада — если, конечно, забраться внутрь слона. Для этого в боку слона была дверца с лесенкой.

В мае 1941 года мы переехали к маминым родственникам в дачный поселок на станции Правда. Там с маминой сестрой Аней жили ее дочери Нина и Валя, и брат Леонид с сыном Евгением. А второй его сын, Борис, был уже летчиком и находился в части. Его я так никогда и не увидел…

Здесь я позволю себе хронологическое отступление. Летом 1984 года я снимал фильм «Черная стрела» на острове Саарема, в Эстонии. В поисках нужной натуры я со своей группой прошел через весь остров. В самом западном его конце я нашел большое ровное плато, заросшее низким кустарником. Вокруг не было никаких строений. Местный рыбак, который помогал нам, сказал, что на этом месте во время войны был советский аэродром. Именно отсюда в июне 1941 года в свой последний полет отправился бомбардировщик Бориса Вишнякова. Он летел бомбить Берлин. Его самолет сумел прорваться через противовоздушную оборону Берлина и сбросить все бомбы на столицу фашистской Германии. Но вернуться к своим ему не удалось. Он был сбит над уже захваченной немцами территорией Украины…

Ну, а в мае 1941-го года его брат Женя разбудил меня рано утром, усадил на приделанное к задней раме велосипеда сиденье, и мы поехали в поле, где росли красивые цветы. Мне было доверено держать собранный букет, когда мы возвращались на дачу. Женя положил цветы на подоконник открытого окна в комнате Вали, нашей двоюродной сестры…

Женя дожил до Победы, до 9 мая 1945 года. Он, пройдя всю войну сапером, не получил даже царапины. А в день окончания войны он вместе с американцами ехал по уже освобожденной Праге на машине. И под колесами взорвалась мощная немецкая мина. Он потерял обе ноги и, выписавшись из госпиталя в Праге, исчез… Женя был гордый и красивый парень. Наверное, не хотел быть обузой родителям…

После войны по всей стране было много таких вернувшихся с фронта молодых безногих ребят. Они передвигались, сидя на досках, «ходовой частью» которых были грохочущие шарикоподшипники… Руками они отталкивались от земли, разгоняясь до порядочной скорости. На их гимнастерках и шинелях были боевые ордена и медали, нашивки за контузии и ранения. Они не просили милостыню: люди просто давали им кто сколько мог…

Но товарищ Сталин «проявил заботу» об этих героях — вскоре они все куда-то бесследно исчезли…

Одно из последних московских воспоминаний: отец поцеловал маму, Костю, меня и зашагал от дверей нашей общаги к какой-то большой зеленой машине…

А еще помню, как мы с братом и мамой во время бомбардировки Москвы стояли на крыше дома и, задрав головы, следили за «Юнкерсами». В руках у нас были специальные клещи, рядом стояли бочки с водой и песком. Одна из немецких «зажигалок» попала на нашу крышу. Мы с братом опередили маму и, схватив искрившуюся бомбу щипцами, бросили ее в бочку с водой. Бомба зашипела и «погасла».

— Ура! — закричали мы с братом, а мама тяжело вздохнула…

Осенью нас эвакуировали. Сколько времени мы были в пути, я уже не помню. Помню только, что наш поезд часто останавливался, пропуская эшелоны с военной техникой, идущие на фронт. В обратную сторону шли санитарные составы, ну а за ними — эшелоны с детьми, женщинами, стариками…

Помню купание на одной из станций, где остановился наш эшелон. Большинство взрослых встали в длинную очередь за кипятком. В фонтане, стоявшем, посреди перрона, женщины полоскали белье, а детишки купались — было жарко.

Моя мама что-то стирала, потом дала мне кусочек мыла и сказала, чтобы я залез в фонтан и помылся.

— Кто знает, когда еще придется! — вздохнула она.

Я до сих пор помню эти слова и грустное лицо мамы.

Я с трудом перелез через высокий каменный борт бассейна, в центре которого и был фонтан. Он представлял собой скульптуру дельфина, изо рта которого струилась вода. Уровень воды доходил мне почти до подбородка и, чтобы намылиться, мне пришлось опять взобраться на бортик фонтана.