Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

В ЦК от предложений отмахнулись — рассуждать о таких деликатных материях автору было не по чину. Тогда Емельянов решил постучаться в ЦК с другой стороны. Как переводчик, он имел контакты с деятелями арабского мира и на деньги арафатовской Организации освобождения Палестины (ООП) издал на русском языке в Париже свою книгу «Десионизация». Получив через представительство ООП в Москве авторские экземпляры, он разослал их каждому из членов Политбюро.

Разразилась буря. В марте 1980 года его вызвали в Комиссию партийного контроля и быстро исключили из партии — конечно, не за антисемитизм, а за несанкционированную публикацию книги за рубежом. Емельянов протестовал, но в очень оригинальном стиле. Он расценил исключение как акцию сионистов, проникших в КПСС, написал в Политбюро, что жена председателя Комиссии Арвида Пельше еврейка, у другого члена Комиссии дочь замужем за евреем, а третий сам по бабушке еврей и т. д. По слухам, когда все это доложили Михаилу Суслову, тот вышел из себя — что с ним случалось исключительно редко. Суслов был, безусловно, антисемит, но следовал принципу Германа Геринга: «Кто в моем штабе еврей, а кто нет — решаю я».

В начале апреля 1980 года Емельянов был арестован по обвинению в убийстве жены. Рассказывали, что на следствии он якобы признался в убийстве, но в Институте Сербского Емельянов твердо стоял на своем: жену убили «сионисты», чтобы его подставить. Тут же путался и начинал делать намеки, что «сионистам» удалось тайком завербовать в «масоны» и жену.

На самом деле жена пилила Емельянова из-за того, что он потерял и работу и статус. На этой почве у них произошла очередная ссора, в ходе которой Емельянов избил жену до смерти. На другой день он отправился на окраину Москвы, где на незаконченной стройке пытался сжечь ее расчлененное тело. Сделать это ему не удалось: строители увидели огонь, решили, что пожар, и побежали его гасить. Сам Емельянов успел убежать с места, но рабочие обнаружили в костре части тела и вызвали милицию.

Изобличающим Емельянова стал его телефонный разговор с матерью жены, которой он сказал, что жена легла на аборт в больницу — однако не смог назвать в какую. Так было раскрыто убийство, а Емельянов оказался в Институте Сербского — всего через месяц после ареста, что было довольно необычно.

Емельянов пересказывал нам с Викентием свою «Десионизацию», и там все было хорошо. Евреи вредили России со времен Рюриковичей, и даже князь Владимир, крестивший Киев, по матери был еврей. Прелесть емельяновской «философии истории» заключалась в том, что она была проста, как солдатский сапог, так что даже не требовалось думать.

Это был мой первый и последний разговор с Емельяновым. Уже на следующий день он отказался общаться. На вопросы не отвечал — и демонстративно отворачивался на койке лицом к стене. Я попросил Викентия выяснить, в чем дело. Викентий передал, что Емельянов присмотрелся к моему носу и по нему определил, что я еврей. Я смеялся в голос. Вообще-то мой нос от папы с его балтийскими корнями, но в комплекте с еврейскими глазами мамы только подчеркивает ген. Тут было даже нечего возразить.

В лице Емельянова мы получили клоуна в нашу «политическую» палату. Ежедневно по утрам во время обхода он устраивал шоу. Койка Емельянова стояла справа от двери, и обход начинался как раз с него. Как и положено, при приближении врачей Емельянов садился на кровать. А в палату входили начальник отделения Яков Лазаревич Ландау — человек с внешностью еврея из «Фелькишер Беобахтер», за ним — Маргарита Феликсовна Тальце, вмещался еще Альфред Азаматов, который хотя и имел татарскую фамилию, но вполне мог быть и масон. Тем более что этот странный человек даже в самые жаркие дни почему-то являлся на службу в черном костюме, галстуке и белой рубашке [43] Альфред Азаматов был хорошо известен диссидентам — хотя бы потому, что не одного из них он отправил в психбольницы, как того же Вячека Игрунова. . Остальным врачам не было места, и они теснились в коридоре.

Ландау задавал стандартный вопрос: «Как себя чувствуете?» Емельянов смотрел в пол, как бы пытаясь усилием мысли провалиться сквозь него вниз, во Второе отделение, и что-то бормотал. При этом на его лице был написан искренний ужас. Судя по виду, он явно ожидал, что прямо сейчас весь «кагал» вынет из карманов халатов мацу и, окропив ее кровью Емельянова, начнет ею с удовольствием хрумкать.

Ничего, кроме бормотания, от Емельянова психиатры не могли дождаться и быстро проходили дальше. Через несколько дней Ландау уже игнорировал Емельянова и сразу направлялся к Викентию.