Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но однажды вернувшиеся домой хозяева столкнулись там с похитителем лицом к лицу. Авраменко отбыл срок — и снова занялся любимым делом. Сейчас, как рецидивист, он ожидал этапа на зону строгого режима для бывших сотрудников органов, находившуюся где-то под Нижним Тагилом.

Все страдали от потери членства в своем привилегированном клубе и винили в этом кого угодно и всех подряд — но только не себя. Сизмин обвинял любовницу, следователь прокуратуры — взяткодателей, со слов военврача вообще выходило, что он был чуть ли не Иисус Христос, явившийся в мир ради спасения жизней всех трудящихся и обремененных солдат (пусть с большими поправками, ему как раз и можно было поверить).

По этой ли причине или по другим здесь постоянно витала агрессия. И, несмотря на то что вроде бы все были сыты, умудрялись ругаться даже из-за еды. Передачи каждый съедал сам, игнорируя зэковский обычай делиться. Не успевший вникнуть в камерные порядки новоприбывший насильник, получив передачу с жареной курицей, честно поделил ее на всех сокамерников. Сокамерники мигом набросились на курицу, как коршуны, оставив в миске опоздавшим — и самому хозяину — только шкурки.

Курица в передаче вообще-то была запрещена, и ощутить в тюрьме этот уже забытый вкус было странно. За десять дней в камере № 76 мне удалось немножко отъесться, почти исчезло непреходящее чувство голода, но все равно истеричная обстановка и постоянные «политические» нападки Сизмина делали жизнь здесь мукой. Поэтому, когда утром 17 марта меня, наконец, вызвали «с вещами», я покинул камеру № 76 с легким сердцем.

По дороге в судебное отделение психбольницы в стакане воронка я предвкушал спокойную больничную атмосферу, чистое белье и последнее — хотя и важное — нормальные кровати вместо жестких шконок. Пусть по опыту я уже знал, что спокойствия в сумасшедшем доме лишь на градус меньше, чем на станции пожарной охраны, и чрезвычайные происшествия там случаются каждый день. Тем не менее в больнице все же можно было всегда найти способ избегать неприятных людей — чего давно хотелось. Ну, и, конечно, больничная еда. Я давно замечал, с какой серьезностью относятся к пище домашние животные, — после пары месяцев голода у меня выработалось примерно такое же отношение. Тюрьма обращает человека в животное. И даже если не ломается этика, обостряются инстинкты.

К счастью, в отношении пищи ожидания оправдались. К несчастью, это было единственное сбывшееся ожидание из всех.

Судебно-экспертное отделение располагалось внизу пятиэтажного здания. Воронок подогнали дверь в дверь, далее следовали стальная дверь, дверь-решетка, еще решетка — и в комнате, выполнявшей роль приемного покоя, я оказался в клетке. В обычной стальной клетке — в зоопарке в такой мог бы уместиться пяток обезьян. Здесь она, однако, была предназначена для людей. Обыскивали тут же, мент в белом халате поверх униформы заставил меня раздеться догола и проверил самые укромные уголки тела. Мент старался не зря: его добычей стал огрызок карандаша, который я пытался пронести, спрятав в волосах за ухом.

В этой «больнице» было больше решеток и стали, чем в среднего размера КПЗ. Нам пришлось пройти еще сквозь пару решеток, прежде чем мы добрались до палаты — вернее, все-таки камеры. Это была обычная камера размером около десяти квадратных метров. Окно было замазано белой краской. На деревянных нарах в форме буквы П нас оказалось пятеро. Одного я знал — это был тот самый запуганный петух из Самары с дыркой в голове, с которым я сидел в общей камере.

Я занял место на одной из верхушек этого П. В ногах у меня обитал старик, перерезавший вены на руках и лодыжках своей жене. Его обвиняли в покушении на убийство, старика это злило, и всем вокруг, включая медсестер и ментов, он обещал, что, вернувшись домой, обязательно старушку дорежет — «чтобы хоть было за что сидеть». Его статья была до 10 лет, самому старику уже 67, так что вряд ли в этой жизни у него был шанс исполнить угрозу.

Сосед сбоку тоже сидел за нечто похожее. Из ревности он избил свою сожительницу, и в этом не было ничего интересного — было интересно, что он делал с ней это уже в пятый раз. Пять раз он ее избивал, пять раз сожительница сдавала его в милицию, четыре раза он возвращался из лагеря — снова к ней, и четыре раза она принимала его назад. На пятый раз серийному домашнему насильнику, похоже, попался вменяемый следователь, который догадался, что в отношениях этих челябинских Ромео и Джульетты что-то не так, и отправил не в меру страстного любовника на психиатрическую экспертизу. По профессии ревнивец был каменщик, глядя на его твердый, как кирпич, живот и мускулистые руки Калибана, можно было догадаться, что подруге приходилось от его оплеух несладко. Впрочем, для полного торжества справедливости на экспертизу стоило бы отправить и жену.