Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Об этом вспоминал рижанин Георгий Мейтин. Он не был политическим диссидентом, но носил длинные волосы и путешествовал автостопом. Этого было достаточно, чтобы милиция разнообразила его путешествия еще и долгими остановками в КПЗ разных городов СССР.

В КПЗ Старой Руссы, где Мейтин оказался жарким летом, «после обеда и особенно вечером становилось нечем дышать. Четверо курили, и в камере было сыро, душно и потно, из угла [от параши. — В. Д. ] шла вонь. Все это смешивалось в камере и не выветривалось. Это ужасно, но когда нас утром и вечером выводили «на оправку», то в зловонии туалета нам дышалось легче, чем в нашей камере» [26] Мейтин Г. Два лета. Журнал «Третья модернизация». 1987. № 2. http://emcUTie.uk/tm/n7georg.htrnl . .

КПЗ курортного Сочи были далеко не курорт. «КПЗ — каморка метров на десять, в которой валялись на голом полу семь — восемь человек, одетые, вповалку. Теснота иной раз была такая, что невозможно было вытянуть ноги». В таких условиях православный писатель Анатолий Краснов-Левитин пробыл дважды по восемнадцать дней [27] Левитин-Краснов А. Родной простор. https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=3831 . .

Ссыльной Ларисе Богораз пришлось всего три дня пробыть в КПЗ поселка Верхняя Чуна Иркутской области, но эти дни она запомнила на всю жизнь. В Новый год и самые сибирские морозы там не работало отопление. Менты грелись, поставив себе плитку, в камере же «оконце над нарами заросло льдом сантиметров в тридцать толщиной, а от батарей центрального отопления исходит прямо-таки арктическая стужа [28] Богораз Л. И. Из воспоминаний. Минувшее: Ист. альм. [Вып.] 2. М.: Прогресс; Феникс, 1990. С. 140. ».

Самарское КПЗ, стоящее и ныне, тогда было еще совсем новеньким. Там водилась относительная чистота, но полутьма и холод сразу пригибали новичка и заставляли его понять, что мир изменился. Отныне темнота и холод будут постоянными декорациями пьесы его жизни.

После снятия отпечатков дежурный передал меня толстому коридорному менту. Тот повел на третий этаж, по пути успев пару раз ткнуть меня под ребра длинным стальным ключом.

— Антисоветчик, бля. Я покажу тебе, бля, как шпионить, — с отдышкой сипел мент. Я не спорил.

Дверь за спиной захлопнулась с грохотом, от которого, казалось, должны были рухнуть не только стены камеры, но и все здание вообще. Сильный толчок мента кинул меня на середину камеры. Тут я и остановился, пытаясь осмотреться.

Первое, что увидел, было ничего. Темнота.

Когда глаза привыкли, проявились очертания двухэтажных нар с обеих сторон. Добротных, сделанных из толстых досок, на прочной раме из стальных уголков. Это было то, что на тюремном жаргоне называлось шконками. Сразу слева от двери был унитаз, вернее, бетонное солдатское очко с краном над ним. На внешней стене камеры висел фанерный ящик с отверстиями, внутри него была скрыта батарея отопления, выше — темный проем зарешеченного окна. По стенам расплывались тусклые пятна — все освещение камеры шло от неяркой лампочки над дверью, светившей кое-как сквозь мелкую металлическую сетку. Пахло цементом, штукатуркой, протекающей где-то канализацией.

С нижних нар показались две заспанные головы в шапках. Спросили, за что попал, узнав, что политический, один из соседей — высокий пожилой мужик в светлом пальто и легкомысленном летнем костюме — предложил сигарету.

— У нас много политических было в Тайшете, — сообщил он и тут же принялся рассказывать что-то о сибирских лагерях, где сидел при Сталине.

Сокамерники показали себя политически более развитыми, чем мент, не понимавший разницы между политзаключенным и шпионом.

— Так что ты делал? «Голос Америки» слушал, что ли? — спросил сокамерник помоложе.

Бесед вести не хотелось. Как написала позднее политзаключенная уже нового режима Зара Муртазалиева, «С первой ночи, проведенной здесь, вы становитесь другим человеком, дверь, которая захлопнулась за вами, навсегда делит вашу жизнь на «до» и «после», вы никогда не будете прежним, вы никогда этого не забудете. Это был новый и неизведанный мир, это был прыжок в пустоту, вниз со скалы…».

Сердце щемило, я курил без остановки. Выкурил свои сигареты, после чего перешел на тошнотный «Дымок», полную пачку которого предложил сосед. Ходил по камере, как маятник — семь шагов от двери к окну, назад к двери и назад к окну. Со стороны я, наверное, напоминал хомяка в клетке, которому не остается ничего делать, кроме как крутить колесо.

Уже после полуночи я вымотал себя хождением и лег. Спать пришлось во всей одежде — только это и спасало от холода.