Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

У правильного и прекрасного должен быть внеземной источник, и это мог быть только Бог — ну, или нечто имперсональное, ибо антропоморфный Бог все-таки незаконное упрощение. Должен был существовать мир, который и задавал смысл нашему поведению, странному с точки зрения этого мира. На нашем языке этому другому миру не было названия — но он существовал.

Мы были правы — что подтвердила позднее и история. Однако наша правота происходила не из рациональной выгоды, а из другого источника. Мы сами даже не всегда могли толком объяснить, почему не ломались на следствии, и вообще делали то, что делали, и говорили или писали то, что говорили. Зачем я писал книгу и печатал самиздат? Зачем Бородин устроил деревенский бунт и вещал с трубы котельной, как Симеон Столпник? Зачем сам Симеон жил на столпе? С точки зрения психиатра Ландау, все это было безумие — но что вообще более безумное и иррациональное, чем человеческая история?

Видимое в трех измерениях похоже на ширму, через стыки которой открывается вид на какие-то более сложные процессы, следствием их и становится происходящее вокруг. День десятого ноября 1982 года был днем конца эпохи, это чувствовали все — даже урка Бережной, которому на второй день уже надоело шутить. За это время человек десять подошли к нему и поинтересовалось, почему он жив.

— Да сам сдохни, пидор! Еще на твоих похоронах буду бухать… — орал Брежнев в курилке на очередного любопытного.

На прогулку так и не выводили, что было странно — из окон мы видели, как выводят гулять зэков СИЗО. Двенадцатого с утра подняли на швейку — но уже через час явился Рымарь с ментами, и нас снова спустили вниз в отделение. По этому поводу больше, чем зэки, расстроились мастера швейки — «швейные барышни», как мы их называли: две довольно привлекательные дамы, поверх белых халатов увешанные золотом. Мало того, что срывался план, летели их премии, но мастера — и все, кто был в доле — еще теряли свою часть левой «прибавочной стоимости» (да простит мне Маркс).

«Швейным барышням» не везло в 1982 году уже второй раз. Летом произошел еще более скандальный инцидент: со швейки пропали шесть медицинских халатов. «Барышни» рвали и метали и вели дотошное расследование, которое закончилось ничем.

Мастеров можно было понять: эти халаты были их личными деньгами. Умелая кройка ткани делала какой-то процент ежедневной выработки швейки законной добычей мастеров — а также и Бутенковой, чьи золотые зубы, видимо, тоже были «сшиты» на швейке. «Левые» халаты, пижамы, постельное белье и прочая гражданская продукция сбывались через магазины. Оборот, по самым скромным подсчетам, достигал многих сотен рублей — и кража, которая точно описывалась пословицей «вор у вора дубинку украл», — была покушением на законное право рабовладельцев получать прибыль, созданную руками рабов.

Следствие не принесло результатов и, как обычно в таких случаях бывает в России, закончилось бесцельными репрессиями. Со швейки в «лечебные» отправили троих закройщиков — все они были, как на подбор, солдатами, — и лишь только четвертый солдат, Вася Мовчан, избежал кары. Вася был настолько добрым и честным, что на него даже у разозленных мастеров швейки рука не поднялась.

Происходил Вася из деревни в Западной Украине, с сильным акцентом говорил по-русски — за что в армии сразу начал получать от дедов пинки, на которые, в конце концов, дал ответку. Круглолицый коренастый Вася возвращался из закроечной в камеру, шутил, часто напевал украинские песни, и представить, что он вполне хладнокровно расстрелял человека — одного из дедов — было невозможно. Впрочем, был ли дед человеком, тоже вопрос. Как можно было понять от Васи, спать в армии ему удавалось от силы три часа в сутки, прочие он занимался принудительным и бесцельным трудом, а также работал «мальчиком для битья» — на нем деды отрабатывали приемы рукопашного боя.

В СПБ, кроме того, что был закройщиком, Мовчан занимал еще и должность раздатчика одежды в бане. Сам он не был никак политически настроен, но как западэнец нас с Егорычем уважал и всегда находил для нас приличное белье и пижамы, в которых мы хотя бы не выглядели бомжами.

Вместе с закройщиками с бригадирства полетел Хабардин и с ним приемщик Хуснутдинов. Как это бывало в сталинских лагерях, начальство догадалось, что среди зэков не воруют только политические, и предложило бригадирство Егорычу. Тот поставил условие, что приемщиком у него буду работать я, — начальство подумало и согласилось.