Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

В Москве Любаня стала свидетелем «чудесного исцеления» Петра Якира. В Благовещенске Любаня уже рассказала мне о том, что Петр попал в клинику, печень — его «ахиллесова пята» — отказала, и доктора честно предупредили дочь Ирину: «Готовьтесь к худшему».

Тем более было радостно узнать, что всего через неделю Якир вернулся к жизни и «затопал ножками», как написала Любаня, — сказано очень точно, ибо Ионыч был невысок и именно так передвигался. Угроза миновала, и вскоре он отправился домой — чем сильно удивил врачей.

Как и все самарские диссиденты, Ионыча я честно любил. Приезжая в Москву, всегда старался у него остановиться — пусть в Москве у меня и жили добрые родственники. Однако Якир мог рассказывать до бесконечности интереснейшие истории о диссидентском движении и сталинских лагерях. Сегодня об этом можно прочитать в книгах и на сайтах, в то время на такие темы легко разговаривали только те, кто сидел и был при этом не робкого десятка.

Имя Петра Якира сильно перемазано грязью, виною чему в первую очередь является он сам, хотя и соратники тоже постарались. Они описывают Якира разложившимся алкоголиком, которого чекистам по этой причине было легко сломать. (Что только ставит вопрос, почему влияние Якира на диссидентов было в 1960-х столь сильным.) На самом деле роман с алкоголем у Якира по понятным причинам закончился в день ареста, в 1972 году — и это была одна из его трагикомических историй.

О том, что его будут брать, Якир, конечно же, знал. В те дни за ним ездили четыре машины чекистов вместо обычных двух — а что это значило, было известно каждому диссиденту. Естественно, что все эти дни проходили на нервах и в беготне от наружки.

Двадцать первого июня Якир, отсидев половину дня в своем институте, выскакивает на улицу, чтобы успеть перебежками добраться до дома, хватает в ближайшем магазине бутылку пива — и тут его забирают прямо с улицы. Сажают в машину, везут в Лефортово. Там следователь предъявляет готовое обвинение, далее все как полагается — баня, шмон (бутылку пива, конечно, отбирают) и сажают в камеру.

Ионыч бродит по камере, настроение отвратительное — еще и с похмелья, — и тут он вспоминает про бутылку пива. Жмет клопа — вызывает надзирателя. Якир объясняет, что у него отобрали пиво, и требует вернуть. Надзиратель, как можно догадаться, в шоке от такой наглости, но передает корпусному, и через какое-то время в кормушке вырисовывается сам Петренко — начальник тюрьмы: «В чем претензии?» (Со слов Якира, Петренко вообще относился к нему с подчеркнутой вежливостью).

Ионыч объясняет коллизию, Петренко секунду размышляет, командует: «Отдайте ему продукты.. .». Через какое-то время кормушка открывается, там стоит надзиратель с бутылкой пива, приказывает: «Давайте кружку», — и наливает полную пол-литровую кружку пива. Петя с удовольствием выпил ее залпом — и так стал единственным за всю историю человеком, которому удалось в тюрьме КГБ СССР «Лефортово» попить пивка.

После этого смешного триумфа наступили две недели отрезвления и нервной горячки, закончившиеся неизбежным явлением извечного вопроса: что делать?

У Петра были как минимум две причины дать «покаюху». О них надо было, конечно, думать до того, как заперли в камеру, но вину они облегчают.

Первой из них была дочь Ира, которая во время следствия уже была беременной. В лучших традиция ВЧК гэбисты назначили Иру заложницей и объявили, что арестуют ее, если не получат от Якира показаний. Пока же они вызывали ее на допросы, запирая в кабинете без воды и туалета на полный день, с девяти до пяти. Условием Якира была неприкосновенность дочери. Если учесть, что Ира к тому времени уже побывала редактором «Хроники текущих событий» и состав «преступления» там был, это стало серьезной уступкой со стороны КГБ.

Другой причиной была обычно присутствовавшая при наших разговорах Люда Кардасевич — Люкен, подруга Якира. К тому времени их роман длился уже почти десять лет, Люда была ровесницей Иры. После ареста Якир чисто арифметически рассчитал, что ему дадут по максимуму семь лет лагеря и пять ссылки, освободится он в возрасте 61 года — Люкену же будет только 35. Лучшая часть ее женской жизни пропадала. Ионыч, сидевший в глубоком кресле, разводил руками — с «Беломором» в одной и стопкой водки в другой — и вопрошал: «Что было делать?»

Все это повторялось не раз и было по-человечески понятно. В любом случае лучшим качеством Ионыча была способность признавать свои ошибки и слабости. Это искупало для нас все.