Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Политические зоны редко воспитывали зэковские качества, главным из которых было уметь выскочить из котла с кипятком через секунду после того, как тебя туда засунут. Не получился зэк и из Толи Авакова. Я приносил ему на прогулки пакеты сахара, банки лосося, перелитые в пластик, — и все это с риском нарваться на глаз-рентген Павла Иваныча. Объяснял Толе, как надо вести себя с санитарами, чтобы не глядели тебе в рот. Ничего из этого не работало, Толя не мог с ними договориться. Он был слишком честен для того, чтобы жить в СССР.

Рядом с нами с Егорычем, не получавшими и таблетки, Аваков представлял жалкое зрелище. Тощий, с желтой кожей, трясущийся от нейролептиков, он как будто бы был гостем с другой планеты. Однако при этом в меру сохранял ясность ума и речевые способности — которые у меня в Третьем отделении нейролептики некогда отбили напрочь. В сентябре Авакова, наконец, освободили — вернее, перевели в городскую психбольницу в Комсомольске-на-Амуре. Мы с Егорычем радовались за него — хотя и было грустно, что потеряли друга.

Обычной темой наших разговоров в то время было положение в Польше, где разворачивалась «Солидарность». Со стороны наша беседа должна была выглядеть картиной Сальвадора Дали. Заключенные психиатрической тюрьмы, находившейся куда ближе к Тихому океану, чем к Висле, бродя по тюремному двору, обсуждали события в заграничной Польше. Однако кое-кто к этим разговорам относился серьезно.

Это были «брат и сестра» Рымарь и Вера-шпионка, которые уже следили за энергичными движениями Егорыча и спором, слышать который не могли, но и так чувствовали, что он приближается к грани «не положено». Поэтому они в четыре глаза наблюдали за нашими передвижениями — и как существа, стоявшие на низкой ступени эволюции, которые еще не умели вращать глазами, синхронно поворачивали вслед нам головы.

Толя их не замечал, Егорыч все отлично видел, но обожал дразнить гусей, я же был пока спокоен. Политическим в рабочих отделениях дозволялись дискуссии на любые темы между собой. Об этом мне как-то намекнула умная старшая медсестра Валентина Ивановна — при этом поставила условие: только чтобы в этих разговорах не участвовали другие зэки.

Зэки вообще частенько обращались ко мне или к Егорычу за разъяснениями по политическим вопросам. Обычно это было по делу. В Афганистане шла война, Рейган начинал свой «крестовый поход» против коммунизма, что-то происходило в той же Польше. Что происходило, понять было невозможно — газеты и новости, как всегда, дурили головы, и зэки своим инстинктом это хорошо чувствовали.

Тогда отлично умевший читать между строк Егорыч объяснял им суть политических событий. Однако большей частью наши товарищи по несчастью приходили, затеяв обычный бессмысленный тюремный «базар» с вопросами типа: «Кто первым открыл Америку — русские или англичане?» или «Какого царя сверг Ленин — Николая Первого или Второго?»

Все равно «базары» оставались забавным тюремным аттракционом. Но главным из источников зрелищ был, конечно, телевизор. Его разрешалось включать после шести вечера по рабочим дням и в нерабочие — почти весь день. Смотрелись только три категории передач. Первой было, конечно, кино, и что древние «Комсомольцы-добровольцы», что французская комедия — все фильмы имели свою благодарную аудиторию.

Тогда в коровник набивались зэки со всех камер, усаживались — не без ругани — на чужие койки или, опустошив мусорные ящики, устраивали из них себе комфортные сиденья «в партере». Как раз в это время пошли поздние советские мелодрамы, где появлялись уже не первой молодости секс-бомбы советского кино — Людмила Гурченко, Ирина Муравьева, Наталья Гундарева. И было умилительно смотреть, как деревенский мужик Коля Катков, застреливший свою жену, сострадает героине, оставшейся в одиночестве из-за непутевого мужа. Впрочем, Коля тоже остался одинок — возможно, отсюда и сочувствие.

Двумя другими популярными жанрами были футбол и балет. И то и другое смотрели все, и аудитория периодически взрывалась ревом, успокаивать который являлась из процедурки обеспокоенная медсестра. В первом случае восторг обозначал гол, во втором — смелый прыжок Майи Плисецкой, во время которого открывалась линия трусиков балерины.

Кроме путаных советских новостей, больше смотреть особенно было нечего. Телевизор имел лишь две программы — круглосуточную московскую и вечернюю местную. Принимал он еще и две китайских, включать которые было категорически запрещено.