Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Я смотрела на своих родителей, пару, состоящую из суннита и шиитки, которые вынесли так много, и это их не разделило. Много лет назад они решили бороться за свою любовь и противостоять ненависти. Они много сделали для того, чтобы заронить зерно этой любви в нас, своих детях. Теперь я видела, что они за меня беспокоятся. Они знали, что я не рассказываю о многом из того, что видела и делала во время своих путешествий.

Некоторое время в Марокко я провела одна, в маленьком отеле в горах, размышляя о ненависти, с которой мы боремся. Я родилась, когда арабо-израильский конфликт уже шел полным ходом, в момент, когда Иран объявил себя арабской республикой, начав новое соперничество на Ближнем Востоке. Том самом Ближнем Востоке, где многие из тех, кто жаждал мира, были мертвы, а те, кто остался в живых, были так сильно изранены, что никогда не простят того, что сделали противники. Говорят, дети наследуют ненависть своих родителей. Мой дедушка был зол, но бабушка никогда не унывала. От своих марокканских бабушки и дедушки я унаследовала надежду вместе с желанием понимать.

Почему они нас так сильно ненавидят? Этот вопрос, который все эти годы заставлял меня пересекать границы государств, все еще звенел у меня в ушах. После 11 сентября я рыскала по всему миру в поисках ответов, надеясь, что знание и понимание приведут людей к тому, что они не допустят, чтобы ненависть становилась еще больше, чтобы было больше убийств.

Но некоторые люди в западных странах не видят, какой вред они причиняют, устанавливая стандарты для других, как будто наш путь – это единственный правильный путь на свете. Тот же самый аргумент приводит и ИГИЛ. Тем временем в наших демократических государствах тайные заключения под стражу, пытки и массовая слежка со стороны правительства нарушают то, что мы называем своими главными ценностями. Наши правительства не несут никакой ответственности за эти нарушения. Такие люди, как Халед эль-Масри, слишком слабы, чтобы возложить на Соединенные Штаты эту ответственность за свои разрушенные жизни.

Действительно ли демократия – это то, чего мы хотим, или нам лучше поискать способ внедрять те ценности, которые нам дороги: равенство мужчин и женщин, право меньшинств жить и процветать, свобода слова и мысли и свобода вероисповедания? Вместо того чтобы говорить о необходимости избирательной системы, мы должны соблюдать эти универсальные ценности.

В то же время внутри ислама и мусульманского общества назревает диалог о том, что допустимо и что недопустимо в рамках нашей веры. Религия не делает людей радикалами, это люди делают ее радикальной. В Мекке, куда я недавно совершила паломничество умра, женщины не должны закрывать лица, и во время молитв нет никакого разделения по полу. Как мы можем говорить, что женщины должны закрывать лицо и быть отделенными от мужчин, если этого не делают в самом святом для ислама месте? Оппортунисты создали внутри ислама свою собственную идеологию, и это чрезвычайно опасно. Если никто не хочет говорить вслух о том, чего же действительно требует вера, любой сможет использовать ее в своих целях.

Возвращаясь к 1979-му, когда мне был всего год, правящая семья в Саудовской Аравии позволяла религиозным лидерам себя шантажировать, потому что монархам была нужна поддержка этих священников, чтобы послать солдат покончить с осадой Мекки и обеспечить верность короне. Конфликт между светской властью и верой сделал радикалами многих мусульман в Саудовской Аравии и странах вокруг нее. Моему поколению пришлось пожинать плоды действий лидеров на Западе, в арабских странах и в Азии, которые считали, что могут бороться со своим врагом – Советским Союзом – во время «холодной войны», поощряя «джихад» против него. Это была провальная стратегия.

Если бы лидеры стран Ближнего Востока действовали вместе и перестали разжигать бессмысленный конфликт между сектами – всегда во имя веры, насчет которой практически невозможно прийти к согласию, – следующее поколение в ближневосточных странах могло бы вырасти, изучая историю, медицину и математику, а не то, как спастись от пуль и бомб, покинуть родной дом и жить в лагерях беженцев или на улице.

Иран и Саудовская Аравия в особенности должны прекратить эту тихую войну и радикализацию своей молодежи во имя священных ценностей. Западные политики считают ядерную программу Ирана большим достижением, утверждая, что это поддержит сторонников реформ внутри страны. Но Иран – это государство, где на арене очень много игроков. Мой коллега Джейсон Резаян из «Вашингтон пост» стал жертвой того, что некоторые называют государством в государстве. Хотя иранские чиновники заявляют, что они хотят мирно сосуществовать с соседними государствами, повышение влияния Ирана на арабские страны больше не является секретом. Поддерживаемые Ираном шиитские боевики в Ираке и Сирии – это только один пример этого.