Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

И наконец, это объясняет мою позицию по отношению к тебе. Ты стала объектом знания, я — исследователем и открывателем. Такая позиция защищала меня от эмоциональных бурь, в которые я попадал, слушая откровения твоих подруг. О тебе и твоей жизни в аду.

Я год создавал твою воображаемую книгу, вставал на твое место, вживался в роль анонимной музыкантши из оркестра, которая наблюдала за твоей жизнью, пока я — «во плоти» — утверждал, что не имею ни желания, ни необходимости возвращаться в Биркенау и искать там мои корни и мою самоидентичность.

И я не возвращался, но присутствовал там, един в двух лицах, и в этом не было ничего забавного. Как получилось, что я так глубоко увяз? И как мне выбраться?

И вот я стою у подножия стены. Стержень этого рассказа, этого приключения — не оркестр и не Альма, а мы двое . Придется признать, что смириться с твоим исчезновением, освободиться от ужаса твоей депортации и скрытого страдания я смогу, только отыскав тебя. Я слушал истории твоих подруг и мысленно шагал по Биркенау, а отправился я туда убедиться, что тебя там больше нет, что моя история началась не там ; я не родился там, и там нет ни одной, даже самой маленькой моей частички… Нет нужды добровольно там запираться, дабы искупить неведомую, не совершенную нами ошибку.

Странно, но я лишь теперь понимаю, что шел по твоим следам в Бельгии, Германии, Польше, Франции, США, где твоя жизнь закончилась и где я нашел сестру, и в Израиле, куда одно время собирались перевезти твое тело — потом …

Для меня стало привычным вызывать тебя из того места, куда я мысленно тебя поместил. Я знаю, что всю жизнь неверно интерпретировал смысл и ценность твоей жизни, того здания, которое ты пыталась перестроить со всей храбростью и иллюзиями маленькой романтичной девочки и делала это наперекор стихиям, а в некотором смысле нам самим.

Я много лет был одержим идеей о Биркенау как месте моего происхождения и неустанно сражался с этой идеей, а теперь начинаю прозревать последствия мысленной сумятицы. У меня создалось фантастическое впечатление, что я наконец-то перестал ходить на голове и устойчиво встал на ноги.

Я должен взорвать то, что заперло тебя в Биркенау после освобождения, второго рождения, случившегося на следующий день после твоего двадцатидвухлетия. Этот нелепый, чудовищный период стал для нас, для меня чем-то почти фундаментальным, временем и местом, которыми я мерил твою жизнь, твою смерть и — опосредованно — мою.

Ты должна была бы все оставшиеся годы неустанно сражаться. Зачем? Да затем, чтобы самостоятельно принимать решения касательно собственной жизни. Теперь я наконец могу оценить всю меру жизненной силы, которая потребовалась, чтобы не поддаться, не стать такой, какой тебя хотели видеть другие: вечной выжившей, вечной спасшейся «забронзовевшей» страдалицей, вынужденной снова и снова переживать прошлое несчастье и возвращаться на пепелище.

Стремясь снова вплести твой особый путь в общую ткань времен, я должен был признать — и сделал это, — что ты не осталась в Биркенау, а прошла через этот ад. Лагерь нанес тебе чудовищный и бесповоротный, физический и психический урон, но не изменил и не сломал. По темной легенде, бытовавшей в нашей семье, Менгеле якобы предсказал, что долго ты не проживешь, но для меня ты перестала быть персонажем легенды, чью судьбу предопределил этот урод. Ты олицетворяла все, что нацизм стремился уничтожить, и хоть и умерла слишком рано, я аплодирую твоей победе и благодарю тебя за нее.

В том, что сегодня можно назвать только и исключительно поиском тебя , я мог действовать единственным способом: мысленно занять твое место там . Я шел по твоим следам, проглядывал написанные страницы через твое плечо, чтобы не застрять в лагере и вернуться на свободу. Такой путь оказался конструктивным.

Ты была женщиной и перестала ею быть, но я отыскал тебя и принял в себя, где ты и оставалась, несмотря на мое неприятие прошлого. В моей душе поселились женщина и смерть, и нам предстоит сосуществовать отныне и навсегда. Спи спокойно — ты будешь говорить моими устами .

Ну вот, свершилось… Ты появился на свет, мой маленький.

Сегодня ночью у меня в голове все перемешалось, но я никогда еще не мыслила так ясно… Рождался ты нелегко, но каждая схватка и даже скальпель, вскрывший мой живот, перетягивали меня на эту — твою — сторону жизни. Боль, которую я вытерпела, забылась, стоило мне впервые прижать тебя к груди. Возможно, в этот момент я завершила переход из ада на вполне приемлемую землю, в мир, где у меня снова есть собственное место.