Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

И плюнул ему на ботинки. Меня буквально переполняло негодование! Я объяснил ему, кто я такой на самом деле, и заявил, что не могу поверить, как могло случиться, что он – некогда мой друг и хороший человек – служит теперь в СС.

Бедный Хельмут – он и не предполагал, что я еврей. Никогда я не видел его таким шокированным и растерянным. И знаете – он искренне хотел мне помочь! Конечно, он не мог позволить мне бежать, но пообещал сделать для меня все, что в его силах. И не обманул: отправился к начальнику лагеря и поручился за меня, аттестовав как порядочного человека и прекрасного инструментальщика. А нацистам такие мастера были нужны…

Стремление к высокой эффективности труда было в Третьем рейхе сильнее безумия чистой ненависти.

Третий рейх готовился к der totale krieg – тотальной войне против всего мира. В такой войне не было разницы между армией и промышленностью, солдатом и гражданским лицом, виновным и невиновным. Все немецкое общество перестраивалось на военный лад, на удовлетворение военных нужд. Поэтому любой человек, имевший какой-то опыт работы в машиностроении или разбиравшийся в производственных процессах, был потенциально полезен Третьему рейху. Вскоре после поручительства Хельмута меня вызвали в управление лагеря. Там меня спросили, готов ли я работать на нужды Германии.

– Да, – ответил я.

– До конца жизни?

– Да, – снова подтвердил я.

Сказать «да» мне ничего не стоило. Евреи снова стали козлами отпущения, как это уже много раз бывало на протяжении предшествующих веков, но жажда денег, а соответственно и стремление к высокой эффективности труда были в Третьем рейхе сильнее безумия чистой ненависти. Нас лишили свободы, но, если немецкое государство могло зарабатывать деньги на узниках концлагерей, значит, грех нами не попользоваться.

Меня заставили подписать трудовой договор и расписку в том, что в лагере обо мне постоянно заботились, хорошо кормили и мое пребывание в нем было комфортным. Затем был составлен план моего перевода, отражавший то, на каких условиях и как именно он будет проводиться. В рамках этой сделки моему отцу разрешалось забрать меня из Бухенвальда и отвезти домой, где я мог провести несколько часов с мамой, а потом сопроводить на авиационный завод в Дессау, на котором я работал бы до последнего вздоха. После Хрустальной ночи моя семья вернулась в Лейпциг и дожидалась лучших времен. Вообще-то они хотели бежать из Германии, но не могли оставить здесь меня одного.

Отец был вне себя от радости, когда узнал, что меня могут освободить! В семь часов утра 2 мая 1939 года он приехал за мной на арендованной машине. После шести месяцев моего пребывания в Бухенвальде.

Меня заставили подписать трудовой договор и расписку в том, что в лагере обо мне постоянно заботились, хорошо кормили и мое пребывание в нем было комфортным.

Друг мой, ты можешь себе представить, как я был рад оттуда уехать? Обнять отца у ворот Бухенвальда? Сесть на пассажирское сиденье рядом с ним и уехать на свободу? Испытать ни с чем не сравнимое чувство обретения свободы…

Это чувство я берег в себе все последующие годы. И постоянно напоминал себе, что если я смогу прожить еще один день, час, минуту, то боль уйдет и наступит завтра…

Ни на какой завод в Дессау мы, конечно, не поехали. Ведь бегство из Германии было нашим единственным шансом на спасение. Мы развернулись и помчались прямо к границе. Мама с сестрой, оставшиеся в Лейпциге, через какое-то время должны были последовать за нами – в Бельгию.

В приграничном городе Ахене мы встретились с человеком – кажется, раньше он был обычным контрабандистом, – который за определенное вознаграждение нелегально вывозил людей из страны, и заплатили ему за то, чтобы он доставил нас из Германии в Бельгию. Оставив арендованный отцом автомобиль, мы сели в его машину и всю ночь ехали по лесной дороге, направляясь к самому малонаселенному месту возле границы. Спать не хотелось, в голове билась одна-единственная мысль: получится – не получится?