Михаил Левитин - После любви. Роман о профессии [сборник]

«Вопрос ставите неверно, Августа Александровна! Ведь мы умирать будем, а они ничего не поймут! Анна Карловна — человек такой высокой культуры, мастер, здесь не спрашивать надо, а броситься к ней, умолять! Если ты хотел самостоятельности, мог показать ей… твое творение, она — мастер, всё было бы отлично!»

В учительской идея понравилась, света стало как бы больше, и все заулыбались.

«Куза, а почему нет? — спросил Вениамин Сергеевич. — Вы же сдаете мне контрольные на проверку…»

И показалось Кузе, что с черным кошачьим веером в руках сидит у него на репетиции Анна Карловна, размякшая от доброты, готовая простить тех, кто на сцене…

Жестким стал мальчик в эту минуту, зорким, жестким, настороженным, как бы затвердел весь:

«Но нам Анна Карловна ничего такого не задавала, и вообще, Елена Павловна… мы настаиваем, чтобы нашу работу посмотрело компетентное жюри». Куза так и сказал — «компетентное».

И этим словом завоевал симпатии учителей.

Екатерина Трофимовна наклонилась к уху завуча:

«Может быть, правильно… Дети все-таки… нужны неопровержимые доказательства».

«Куда я должна звонить? — растерялась Елена Павловна. И в это время телефон зазвонил сам. — Да, — сказала она в трубку. — Да, это я… Милая моя, зачем вы? Могла и Соня… Да… Да… Вы так сами решили? Моя великодушная… Такая мысль возникла и у нас, он согласился?! Когда приедет? Уже вечером! Хорошо, хорошо, не плачьте, милая, мы всё организуем. Ах, конечно, я понимаю… да и ни к чему вам, лежите, лежите…»

«Вот, — сказала завуч, положив трубку, — Анна Карловна — великодушнейший человек. Вечером приедут вас смотреть очень-очень не простые люди, идите, Куза, вот ключ от зала. Нужна помощь — зовите завхоза».

А вечером в уже притемненный и совершенно пустой зал вошли три человека и сели не очень далеко, не очень близко. Затем ребята расслышали из-за кулис, как завуч говорит кому-то: «Нет, нельзя, нельзя… Только учителям. Позовите Шкурникову, пусть находится у дверей!» — и несколько пар ног, поскрипывая, постукивая, некоторое время пробирались по залу, а потом притихли, рассредоточились.

Что-то тревожное есть в игре перед пустым залом. Еще более пустым, когда горстка зрителей сидит не вместе, а отделившись друг от друга, и это, подумал Куза, совсем не то что играть для самих себя или в гуле заполненного школьниками пространства. Казалось, чья-то огромная пасть пожирает спектакль да еще торопит ребят, торопит…

Но тут Куза увидел, что такое состояние владеет только им одним, а шахматист, играющий Сальери, а математик — Черный человек, а скрипач — художник, веселый энтузиаст Игорь, вышли на сцену работать. И работают.

И, благодарный им, он доиграл спектакль.

После, не произнося ни слова, они остались сидеть на сцене, ожидая, когда позовут их те, кто шептались там, в зале. Появился завхоз.

«Быстренько! — испуганно сказал он. — Велели спускаться».

Короткими и частыми кивками Елена Павловна выражала свое согласие с тем, что говорил ей высокий полный человек в сером костюме. Еще из «компетентных» в зале находилась носатенькая женщина, похожая на птичку, и молодой мужчина с внешностью постороннего.

Высокий повернулся к ним, рассматривая…

Куза понял, что высокий его забыл, как забывает, вероятно, всё, что засоряет его уже немолодую память.

Борис Леонидович Савицкий был весел.

«Титаны! — сказал он. — Ну, сильны! Р-раз, и Пушкина сыграли! — он засмеялся. — А недурно, знаете, совсем недурно… Слегка самоуверенно, но это пустяки. И вы мне нравитесь, — обратился он к Володе. — Что, трудно играть злодея? Как это вы всё руками, руками, „змеей, людьми растоптанною, вживе…“! Вам бы в театральную студию, молодой человек! Ах, он шахматист! Ну и что? Театр же не на всю жизнь, будет что вспомнить! А Черный человек чем у вас занимается? Вот как… Гордость города, слышал, слышал. И почему это так — в молодости играешь вдохновенно, но неумело; начинаешь уметь — главное исчезает куда-то, а? Фокус в чем, не знаете?»

«Борис Леонидович, — смущенно попросила завуч. — Вы своих замечаний не скажете?»

«А какие замечания? Тут, знаете, всё так наивно, чисто, законы совсем другие. Пусть играют. Ничего страшного! Успокойте мою ученицу».

«Вот вы всё про нас и про нас, — грубовато сказал Игорь. — А мы что? Мы — пришли… и ушли. А сделал всё он, он один. — Игорь ткнул в сторону Кузы. — А мы что? Мы — пришли и ушли».

И тут, пытаясь задержать взгляд Савицкого, с вызовом произнес Куза: