Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

В 1917 году осенью мать с тремя детьми уехала в Калугу. Здесь было спокойно, не было голода и был свой дом.

Дядя Миша похоронен был на Волковском кладбище в Ленинграде, в отдельной могиле своим учреждением.

Мой дедушка Доброхотов Петр Иванович, сын мордвина и русской, родом из города Мурома, мировой судья в городе Поневеже, был женат на Надежде Николаевне Петровской, дочери генерала и орловской помещицы.

У них было десять детей: Михаил, Николай, Илья, Тихон, Григорий, Иван, Вера, Мария, Ольга, Наталья.

Вера, моя мама, родилась в Калуге в 1882 году 30 сентября. Девятилетней, в день смерти нашего отца, ее определили в гимназию, бесплатно, как сироту. Она была очень подвижной и была веселой проказницей и выдумщицей.

Однажды Вера и Маня вечером, когда младшие сестры спали, одной из них, с которой сползло одеяло, нарисовали на попке чернилами страшную рожу. Обнаружилось это, когда бабушка вместе с высокопоставленной знакомой и с детьми пошли купаться. Были смех и слезы. Рожа холодной водой не отмывалась…

…В связи с революционной деятельностью Веру забрали в тюрьму. Там ее продержали полгода. Вера не выдала никого, и ее поместили в карцер. Держали 12 дней без света, без вентиляции, без прогулок. В результате она заболела цингой и неврозом сердца, что отразилось на ее здоровье на всю жизнь.

Только по настоянию врача ее из карцера перевели в обычную камеру. Веру пытались вынудить рассказать о деятельности братьев и кружка Доброхотовых. На допросах она говорила только о себе, не назвала никаких имен. Ничего от нее не дознавшись, ее выпустили через шесть месяцев.

Вскоре она стала работать воспитательницей в сиротском приюте…

…В 1910 году Вера вышла замуж за активного члена Доброхотовского кружка Разломалина Дмитрия Васильевича, безземельного крестьянина из поселка Полотняный завод Калужской губернии.

Отец был активным членом Доброхотовского кружка и работал в железнодорожном депо, а в советское время был железнодорожным служащим, кажется, экономистом, и одновременно занимался краеведением.

15 марта 1938 года его арестовали и сообщили семье, что осужден на 10 лет лагерей без права переписки. В июне того же года мама, жена его Вера Петровна, передала в Калужскую тюрьму деньги для него. Деньги были приняты, и в семье у внучки Разломалиных о том хранится подтверждение — заверенная почтовая открытка. Позже, в 40-е годы, Вере Петровне на ее запрос ответили, что Разломалин Дмитрий Васильевич умер в 1940 году от сердечного приступа. Где похоронен, не сообщили.*

*Позднее мы узнали, что эта — сообщенная — дата смерти нашего дедушки была выдуманной, так как формулировка «без права переписки» означала расстрел. (Внучка Д. В. Разломалина Татьяна Говорун, Калуга).

Помню, Циолковского встречала у дяди Илюши много раз. Они вдвоем, а может быть, и с Коннингом, гофрировали железо для модели дирижабля. Помню его сидящим, разговаривающим. Однажды он у дяди Илюши поставил зонтик в маленькой прихожей, снял калоши, а мы в них влезли ногами. Одет он был в черное. Однажды во дворе у дяди Илюши под корпусом разобранного парохода ощенилась собака. Мы, дети, увидев Циолковского, входящего в калитку, закричали: «Константин Эдуардович, а у Фринки — щенята!» И он вместе с нами полез под днище этого парохода и сказал: «Фринка — собачка-мама, не обижайте ее, не трогайте ее щенят, кормить ее нужно…» Говорил он медленно, немного даже невнятно.

Его дочь Любовь Константиновна бывала у тети Веры, возможно, что они вместе учились. Но она какая-то истеричка была. От матери с отцом я слышала, что она была неуравновешенным человеком. Помню, как она возбужденным тоном что-то тете Вере рассказывала, называла ее Верочкой.

А вторая его дочь Мария Константиновна, младшая, недавно, в 1965 году, умерла, имея уже взрослых внуков. Ее сын, по фамилии Костин, живет в Калуге, работает в музее Космонавтики — музее Циолковского. Дочь Марии Константиновны, Самбурова, работает учительницей в школе №9. А сын Циолковского Игнатий, по словам Веры, со странностями был, не ладил с отцом. Какие-то разногласия у них были. Все остро воспринимал. Он покончил с собой молодым, не в Калуге, в другом городе.

Помню, как дядя Миша нам прописывал касторку (он был врачом с неоконченным образованием). Помню, дядя Миша появлялся в дверях в шубе на меху и в низенькой меховой шапочке. Один глаз у него был немного выпуклее другого и чуть с косинкой. Здоровался, раздевался и, входя вот в эту комнату (с изразцовой старинной голландской печью), всегда говорил: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч… Принеси чего-нибудь! Ну, хором, хором!» Мы это хором повторяли. И тогда он продолжал: «А посмотреть надо, не принес ли он чего-нибудь?»