Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

(Звучит песня «Московские бани».)

У микрофона Татьяна Визбор, мы вспоминаем Юрия Иосифовича Коваля.

Олег Николаевич Жданов из Москвы, 69 лет: «Слушаю вашу программу и слезы на глазах. Я сам со Сретенки, и всех, о ком вы сегодня говорите, кого вспоминаете, я лично знаю. Спасибо». Спасибо вам…

Оля Шалевич из Москвы: «Благодарю вас за сегодняшнюю программу памяти Юрия Коваля. Таня, расскажите еще о своих встречах с Юрием Иосифовичем». Олечка, я расскажу. Мало того, и не раз. Я не ставлю точки, я даже не ставлю многоточия. И концовочка, как говорил Юрий Осич, еще не написана…

Татьяна Бек: Я начну издалека. Мы с Юрой очень подружились в конце 1978 года, 79-й, в 80-м мы остались друзьями после таких более острых, возбужденных отношений, но немножко друг от друга устали. И позже совершенно отошли друг от друга — у него Наташа появилась как раз, у меня тоже… я вовсю уезжала подолгу в Грузию. Короче, мы надолго как-то разбежались, а встретились потом уже совершенно в другом раскладе… В начале 90-х, когда начались новые времена, в «Общей газете» (такая замечательная была газета — на днях закрылась) решили устроить целую полосу, посвященную Ковалю. И вот, так же как вы, они опросили разных людей, которые не знали о монологе другого, и потом устроили такой коллаж: о нем говорит, скажем, Битов, о нем говорит какой-то художник, и его собственный монолог, где… а мы с вами говорили, Юра иногда любил мыслить списками: «люди, которые на меня оказали огромное влияние в жизни». И там у него был списочек, человек на двадцать, от первых учителей. Из писателей там у него были, скажем, Битов, Ахмадулина, Тарковский… [меня не было], я для себя это отметила, потому что я знаю, что я даже количественно гораздо больше дала… У него были такие звезды.

Но я абсолютно… я умею прощать. Иногда не умею, а Юре, конечно, все прощалось. И я с улыбкой это прочла. Но самое пикантное было в том, что на этой полосе был и мой монолог. Я там страницы на три написала абсолютно восторженно о Юре, что такое Юра для нас, и в моей жизни, и какой он талант… с огромной любовью, даже говорили журналисты, что лучше всех… И я видела, что на лице у него было (мы встретились в ЦДЛ) мучительное какое-то состояние. И вот тогда я почувствовала: Юре было так стыдно, он был так смущен… Он даже сначала наврал, в нем же много было детского вранья, мол, ты знаешь, это просто они там мне половину списка вычеркнули.

Ирина Скуридина: Очень может быть, кстати сказать.

Т. Б.: Не думаю.

И. С.: Ну да. Хорошо. Ладно.

Т. Б.: И вот после этого у нас так потихоньку, потихоньку возобновились отношения, но на совершенно уже другом этапе. Если в начале, когда мне было, скажем, тридцать, а ему сорок, — это очень большая разница. И вообще, я была начинающий поэт, а он уже был такой для нас мэтр. Я просто смотрела снизу вверх и в рот, и искренне, кстати… но при этом я и сейчас считаю, что он был гений… Как-то мы купили путевки в Малеевку, и там я писала свое, он писал «Лодку» и переводил Брассанса, французского знаменитого шансонье, и я ему помогала.

И. С; Это, мне кажется, был безумно интересный период и очень творческий.

Т. Б.: Да-да, это отдельный рассказ. Это у него был безумно творческий период — он при мне писал «Самую легкую лодку в мире». Там есть и мои прототипы, о которых я ему рассказала. Есть у него очень смешной персонаж Петюшка Собаковский — это от меня, я кончила за шесть лет до этого университет, у нас был абсолютно сумасшедший такой еврей из Харькова Петя Собаковский, который в общежитии подрался с негром. Абсолютно оба пьяные выясняли, кто… то ли кто хуже, то ли кто более преследуется: негры или евреи, и потом был разбор на комсомольском активе, и этого Петю мы отстаивали, его чудом не выгнали из комсомола. И Коваля это так и насмешило, и растрогало, что он назвал одного героя Петюшка Собаковский. Потом Клара Курбе, это тоже, я не буду называть сейчас, известная журналистка, очень манерная женщина… моя знакомая. Я рассказывала, а он с нее списал. А потом у него там все время обыгрывается борьба хорошего с плохим, борьба ветра с морем, в общем такой идет пунктир, и он мне говорит как-то: «Тань, какая может быть еще борьба?» Ая подумала и сказала: «Борьба борьбы с борьбой». И ему так это понравилось, что он просто мне жал руку, и он это вставил, и это, я считаю, не устарело. Наоборот, с каждым годом это все больше характеризует нашу местную жизнь. Потом он переводил Брассанса. Он играл на гитаре его мелодии, и я думаю, что он очень многому научился от Брассанса… Я очень рада, и это замечательно, что его включили в антологию авторской песни, потому что эта сфера его работы недооценена, и надо потом вообще выпустить кассету даже, настолько гениальные… и настолько он на многих повлиял: и на Кима, и на Городницкого, и на Ряшенцева с его мюзиклами… Он настолько на меня сильно влиял, он мне столько дал за этот месяц в Малеевке, что моя книжка «Снегирь», которая вышла в восьмидесятом году, должна была бы быть посвящена ему. И если она у меня войдет в избранное, то я, может быть, как-то это обозначу: памяти Юрия Коваля… Интересно, сейчас в процессе разговора всплывают какие-то детали. Во-первых, там ряд стихотворений — просто портреты.