Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

В упомянутом 1866 года письме Каткова к Александру II есть попытка объяснить звучавший с детства в его душе голос: «Годы моей молодости протекли почти в отшельническом уединении. Весь преданный занятиям умозрительного свойства, я не принимал участия ни в каких делах, ни в каких практических интересах и был чужд всему окружавшему» [64] Катков М. Н. Письма к Александру II и Александру III // Идеология охранительства. М., 2009. С. 709–710. . Почти дословно он повторил эту мысль через восемнадцать лет, в 1884 году, в письме-исповеди Александру III: «Моя молодость протекала в уединенных и сосредоточенных занятиях предметами умозрения. И никто не мог бы подумать, что мне суждена была тревожная политическая деятельность» [65] Там же. С. 730. .

Для Каткова, очевидно, было очень важно понять повороты своей судьбы, в чем он и признается перед обоими государями: о сокровенном предстоянии, о еще не вполне осознанном им своем будущем призвании, уже ясно услышанном им в детстве.

И голоса, звучащие в душе, и мечты, наплывающие в сознание русских мальчиков, если они в них сильно верят, обязательно когда-нибудь исполняются.

Правда, голоса и мечты у русских мальчиков бывают разными.

Еще в детстве Катков и Герцен имели все предпосылки для раннего знакомства. Пусть не на дружбу, но на тесные контакты или приятельские отношения. Их родители были близкими, почти родными людьми — росли вместе, и, как водится, дети в таких семьях, общаясь друг с другом, тоже становятся друзьями-товарищами.

Но этого не произошло. Разница в возрасте между Герценом и Катковым была существенной и составляла 6 лет. До 1826 года такая встреча, если и могла состояться, то вряд ли привела бы к каким-то серьезным последствиям для мальчиков четырнадцати и восьми лет. После возвращения Катковых из Чухломы шансов для подобного знакомства уже практически не было. Маршруты в родном городе им были суждены разные. С 1824 года Иван Алексеевич Яковлев с домочадцами проживал в престижных Арбатских кварталах, сначала в Большом Власьевском переулке, а с 1830-х гг. — в переулке Сивцев Вражек.

Первая встреча между ними, скорее всего, состоялась в конце 1839 года в Москве, но не исключено, что в Петербурге, куда на две недели заезжал Герцен, только что вернувшийся из ссылки, и где, переходя к постоянному сотрудничеству в «Отечественных записках», с осени бывал и Катков [66] Неведенский С. Катков и его время. СПб., 1888. С. 24. .

В памяти обоих их первое знакомство не оставило особого следа. Герцен, обращаясь к времени после ссылки, только раз удостоил отметить Каткова в ряду других, принадлежавших к кругу Станкевича, называя прежде всего Белинского, Грановского, Кольцова и лишь затем Боткина, Каткова и прочих [67] Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 5. М., 1975. С. 121. . Катков хранил молчание по этому поводу. Впоследствии, как известно, их характеристики по отношению друг к другу стали гораздо более выразительными и красноречивыми, а непримиримая и страстная борьба (это даже трудно назвать полемикой) между лондонским издателем и «московским громовержцем» вошла в историю.

К этому историческому противостоянию мы еще вернемся, но в данной главе для автора важны мотивы, определившие последующий жизненный выбор наших героев, а также первые сознательно сделанные ими шаги и поступки.

Источники вызревания личной и гражданской позиции так или иначе коренятся в нашей памяти, скрыты в переживаниях прошлого, связаны с радостными и горестными воспоминаниями. И с очень детскими и совсем недетскими аннибаловыми клятвами.

Советский биограф Герцена известный литературовед Иоанн Савельевич Нович (1906–1984) обратил внимание на психологическое состояние формирующейся личности: «Был отец, была мать, были нянюшки и „дядьки“, были праздники, дни рождения с подарками, а всё же радостного детства не было. Рано узнал мальчик, что он — какой-то ненастоящий сын, „незаконнорожденный“, сын не сын, сирота не сирота, а так, воспитанник у невенчанных родителей. Ложное положение мальчика в семье, естественно, породило у него горькое чувство обиды, ущемленного и обостренного самолюбия, отчуждения от своей среды. И это сыграло определенную роль в процессе раннего духовного роста Герцена» [68] Нович И. Молодой Герцен: искания, идеи, образы, личность. М., 1980. С. 18. . Подкрепляя свой психологический анализ ссылками на письма самого Герцена к друзьям и знакомым и на его ранние произведения, И. С. Нович делает вывод о его «оскорбленном детстве», о, несмотря «на внешнее благополучие, горестном, одиноком, обидном детстве „незаконнорожденного“ среди полноправных господ» [69] Там же. С. 18–19. .