Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

В дни сильного прибоя море буквально разбрасывает янтарь на побережье, мне нравится собирать блестящие крупинки, иногда и крупные камешки попадаются, набрала уже целую коробочку — так, ни для чего, просто красиво. Скаррона перевела 20 строк — надо бы 200, ни черта не переводится. Он мне ужасно мешает сосредоточиться на чем-то главном , своем, ради чего я сюда приехала. И, мешая, вместе с тем не желает поддаваться моей унылой обработке. Господи! зачем только поддалась соблазну и связалась с ним, когда могла в кои-то веки иметь почти месяц почти свободы — ибо полной свободы от чего-то — и от себя самого — на свете нет… Ада очень мила и почти совсем (опять же почти!) довольна, но это ненадолго, скоро ей, я чувствую, надоест именно скромность и сдержанность окружающего… Поцелуйте от меня Инну, надеемся, что ей лучше… [522]Как жаль, что у Иры [523]еще не наладилось с работой, воображаю, какие кошки у ней на душе! Целую Вас, А. А. тоже.

Милый Рыжий, еще два слова на цветной открытке. А мы тут тоже ходили, только растительности куда красивше, чем изображено. Медленно, с уныньем, Скаррон подвигается. Эх, кабы так быстро переводить, как Вы переписываете! — Время зато летит чересчур поспешно, жаль, мне тут очень нравится… Поступают сведенья о Вашем воспитаннике [524], он, говорят, всюду бегает, играет, сам неземной красоты, спит только на постели, как его приучили Вы. Маруся с Тамарой переучивают, — не желает поддаваться. Последние два дня погодка приличная, стараюсь гулять не в ущерб Скаррону, но все мои попытки совместительства сказываются на нем самым пагубным образом. Купаюсь, что обязательно зачтется мне на том свете, во искупление грехов. Не то, может быть, еще на этом выйдет боком. Пока всё слава Богу. Простите за бессодержательность и безыдейность — дух времени. Будьте здоровы. Целую

Милая Анютка, посмотрите, посмотрите, каких казарм только люди не настроили, чтобы отдыхать повзводно и подивизионно! Впрочем, к этому зданию — равно, как и к Кемери [525], не имеем никакого отношения. К казармам тоже; по возрасту. От Лиды Бать получила вчера писульку, где сообщается о том, что жировка <���…> [526]на «мою» квартиру уже у нее в руках, а Наталиша [527]12-го должна была внести деньги [528](если не прокутила в «Национале» с < … > ами!) [529]. Впрочем, если бы это невероятие и случилось, то мне без интересу, т. к. моих кровных там почти нет. Все — чужие! Вот ситуация! — А Скаррон, долженствующий из нее, из ситуации, хоть частично выручить, поддается куда как туго; надеюсь, однако, скоро разойдусь вовсю. Пора бы. Погода по-прежнему переменная, харч по-прежнему утлый, за исключением воскресенья, когда ходим кутить при помощи бульона с пирожками и отварной треской под судака.

Вчера получила подробное письмо от Тамары по поводу Вашего любимца. Говорят — игрун невероятный и уже самостоятельно лакает молоко, приучается делать свои делишки в песочек — в общем герой. Если Вы не позаботитесь о его судьбе, — а он трогательный и полупушистый — все равно утоплю; на память оставлю портрет Вашей работы. Вы умник, что поработали над «Крысоловом» — что неладно, исправим. Лиха беда начало. Нельзя ли, кстати, попросить Костю перевести эпиграф из Гельдерлина к «поэме»? [530]Он совсем не звучит… Но лучше моего нынешнего Скаррона. Мы обе пока живы-здоровы, чего и Вам желаем; целуем в чубчик.

Милая Анечка, не знаю, почему не получаете моих писем, пишу очень часто; не то долго они идут, не то просто пропадают — пропало два моих письма в Тарусу, к приятельницам, охраняющим недвижимость и кошкину семью.

Из Тарусы телеграмма (от вышеназванных приятельниц): «Сегодня узнали прибыл скульптор собираются завтра ставить памятник [531]Марине около Мусатова все знакомые хотят знать твое мнение задержали установку — завтра срочно вызови нас по телефону». Еще, как видите, новость. Что за памятник, откуда, что за скульптор, откуда приехал, чья инициатива, почему в обход комиссии и семьи — и кто может ответить на эти вопросы — абсолютная загадка. Если что услышите — напишите. На переговорном мне сказали, что слышимость будет плохая, т. к. связь через Лиепаю — Ригу — Москву — Тарусу, и я послала срочную телеграмму в Тарусу — копию Эренбургу — «Любой проект увековечивания памяти Цветаевой должен быть утвержден цветаевской комиссией при Союзе Писателей (фамилии). Установление памятника Тарусе в отсутствии семьи, друзей и в обход комиссии считаю недопустимым». Вот и всё, что я смогла сделать по поводу этого метеорита — т. е. ничего, т. к. ничего, кроме той телеграммы, мне не известно. Чудны дела твои, Господи! [532]Вообще сама мысль (именно в Тарусе, по «Хлыстовкам» (—) хороша, но что за скульптура? Ибо скульптура, раз скульптор!