Виктор Порхомовский - Словесность и дух музыки. Беседы с Э. А. Макаевым

Для Э. А. чрезвычайно важным было непосредственное изучение по первоисточникам, т. е. на классических индоевропейских языках, всех материалов, включаемых им в его исследования. Он требовал это и от своих учеников и коллег. Э. А. свободно владел всеми этими языками, не говоря уже о современных. Я помню его рассказ о том, как он специально освежал навыки практического владения древнеармянским, поскольку ему предстояла встреча с армянским католикосом, а с ним следовало говорить именно на этом языке. Однажды он сослался на свою любимую Анну Ахматову, изучавшую итальянский язык, потому что она была уверена, что глупо прожить жизнь и не прочитать «Божественную комедию» Данте в подлиннике. Как–то я обратил внимание на томик Пиндара (разумеется, на древнегреческом), лежавший на столике у дивана. Э. А. заметил, что он любит читать греческих поэтов перед сном.

Огромную роль в духовном пространстве Э. А. играла музыка. Он был прекрасным знатоком и ценителем музыки на самом высоком профессиональном уровне. Ему пришлось отказаться от музыкальной карьеры по некоторым трагическим семейным причинам, но его связывала тесная дружба с великими музыкантами и музыковедами. Когда возникла созданная Святославом Рихтером совместно с И. А. Антоновой замечательная традиция музыкальных «Декабрьских вечеров» в Музее им. Пушкина, Э. А. всегда получал на них пригласительные билеты. Он был связан с Рихтером благодаря своей дружбе с учителем Рихтера Генрихом Густавовичем Нейгаузом, с которым он вел продолжительные беседы о теории музыки на немец–ком языке. Однако к этому времени Э. А. уже не любил нарушать свой затворнический стиль жизни, поэтому автору этих строк выпала большая удача посещать благодаря этим приглашениям концерты, недоступные простым смертным. Рассказы Э. А. о его дружбе и общении с великими музыкантами первой половины 20‑го века, его устные эссе об особенностях исполнительского мастерства знаменитых скрипачей, пианистов и дирижеров стали для меня уникальным введением в этот волшебный мир, превратили абстрактные имена на афишах в живые индивидуальности.

О роли музыки в его жизни свидетельствуют и такие случаи. Формулируя особенно сложные философские и эстетические построения, Э. А. мог прервать сам себя восклицанием, что это слишком тонкая материя для словесного выражения, лучше сыграть на фортепьяно. Он открывал свой Бехштейн и начинал играть, но затем резко останавливался и говорил, что невозможно адекватно передать то, что он имел в виду, потому что нетренированные пальцы его недостаточно слушаются.

Хочется упомянуть глубоко проникновенное, можно сказать джайнистское, отношение Э. А. к ценности жизни во всех ее проявлениях. Он часто высказывался весьма скептически и негативно о человеческой природе, противопоставляя ее миру братьев наших меньших. На его подоконнике всегда обитали голуби, которых он поил и кормил. Когда пришлось усыпить его умиравшего кота, Э. А. очень тяжело переживал эту утрату. Он с горечью сказал мне, что чувствовал себя предателем, когда отвозил своего Тишу в ветеринарную клинику.

Необходимо отметить и необыкновенный артистизм Э. А. Тем, кто привык видеть его только в формальной обстановке, трудно поверить, что он умел необыкновенно смешно и талантливо пародировать своих коллег и известных персонажей. Я помню, как он отозвался о роли благородного аристократа в классической пьесе в исполнении одного знаменитого артиста, красавца и всеобщего любимца. Э. А. сказал: «Он не способен играть князя и офицера гвардии. Посмотрите, какие у него неинтеллигентные руки», и сделал несколько характерных жестов пальцами. И после паузы добавил, что хороший актер может изобразить кого угодно и что угодно, невозможно сыграть только интеллигентность при ее отсутствии.

Э. А. любил рассуждать о том, насколько чувство вкуса присуще разным культурам и народам. Причем и здесь его критический подход оставался неизменным. Так, несмотря на всю его любовь к германской культуре и языкам, он отмечал, что хороший вкус отнюдь не является сильной стороной немецкого и англосаксонского мира. Эталоном хорошего вкуса для Э. А. всегда была Франция. Но здесь возникает нетривиальная проблема, которую было так интересно с ним обсуждать, а именно, насколько строгое следование правилам хорошего вкуса и жесткое соблюдение стилистических канонов могут ограничивать высшие проявления художественного гения. Известно, что на вопрос «Кто самый великий поэт Франции?» А. Жид ответил: «Victor Hugo, hélas!» («Увы, Виктор Гюго!»). При этом в общепризнанной иерархии европейских поэтических гениев высшие ступени занимают авторы, у которых можно найти явные отступления от хорошего вкуса и стиля. Достаточно упомянуть Шекспира и Гете. Сюда можно добавить и Пушкина. Среди великих французов в эту компанию гигантов попадает разве что Рабле, который творил до того, как во Франции сложились каноны хорошего вкуса. Необходимо особо под–черкнуть, что подобные рассуждения отнюдь не были просто легковесными, ни к чему не обязывающими салонными замечаниями. За ними стояла фантастическая эрудиция Э. А. и его опыт строгой научной аналитики.