Константин Симонов - Симонов и война

К. М.Он военнопленный был?

М. Ф.Военнопленный. Он мне рассказал, я и сам видел: английским офицерам полагалось два часа прогулки не в лагере, а вне лагеря. В сопровождении, конечно, немца. И вот я видел, как этот высокий англичанин делает очень широкие шаги, быстро идет и как за ним вприпрыжку бежит унтер-офицер. Весь мокрый возвращается с прогулки.

В одном из лагерей английские офицеры очень сильно поругались и избили охрану. Ну, может быть, не всю охрану, а несколько человек, так. Гитлер приказал одеть на всех английских офицеров наручники. Это врач мне рассказывает. Об этом узнал Черчилль, на второй день приказал всех немецких офицеров заковать в наручники. Правда ли это или неправда, не знаю, но он мне так говорил. И потом Гитлер отменил приказ в отношении английских офицеров. Он мне много чего рассказал. Потом говорит: «Вот вы, почему не получаете ничего? Вот, мы, пленные английские офицеры, у нас производство идет ускоренное даже перед теми, которые на фронте. Мы, — говорит, — получаем на десять процентов больше жалованья, чем офицер получает на фронте». — «Почему?» — «За неудобства плена». Понимаете? За неудобство плена! И ускоренное производство, и жалованья больше платят. Значит, английское правительство и не мыслит себе, что англичанин может быть изменником родины.

К. М.Или добровольно может сдаться в плен. Или хотеть этого.

М. Ф.Да, сдаться или хотеть этого. Ну конечно, во всякой стране какая-то сволочь найдется, но принципиально отношение… Это меня поразило.

Операция была сделана, но, к сожалению, ничего не помогло. Мне потом говорили, что всякое инородное тело, раз оно не находится в соответствии со всеми структурами, оно рассасывается. Видимо, опыты делал этот врач тогда. Я спросил его: «Вы делали уже это?» Он говорит: «Три операции сделал». — «А результат?» — «Не знаю». Он мне по-честному сказал: «Не знаю». Ну, попытались, сделали.

Да, вот тут я увидел, сколько получают англичане и французы. В этом госпитале. Посылок сколько получают. У них, даже у английских негров-летчиков, которые попали в плен, под кроватью все полностью завалено пакетами картонными. Так что они немецкого ничего и не ели.

К. М.Немецкий рацион был у них такой же?

М. Ф.Нет, их лучше кормили. Давали им, один раз я видел, в другом уже лагере, где французы были, — как их называют, моллюсков.

К. М.Креветки?

М. Ф.Я не знаю, креветки это или нет, на улитку как будто похожи.

К. М.А, мули, мули.

М. Ф.Мули? Как-то принесли с французской кухни, и Прохоров говорит: «Слушай, с мясом дают». А потом посмотрел: «Ой, это же улитки».

Меня в другой лагерь перевели. Переводили много. А потом я попал… Когда же я попал в этот-то лагерь? Здесь или не здесь? Тут еще в Берлине, в одном из лагерей был налет. Днем англичане, а ночью американцы налеты делали. Приятная картина, когда знаешь, что летят, но не над тобой сбрасывают бомбы, а где-то в другом районе. Такое ясное небо — это в двух лагерях мне пришлось видеть — ясное небо и колоссальное количество, пятьсот, семьсот, тысяча машин летят такими эшелонами, эшелонами, эшелонами! Вы сидите, слышите — нарастает гул. Сначала зенитки бьют, а потом моторы, гудят моторы, и видите — летят самолеты. Разрывы снарядов, немецкая истребительная авиация, какие-то машины падают, строй все время идет и идет. И потом слышно — у-у-у! Бомбежка.

И вот в двух лагерях англичане бомбили французский и французско-итальянский лагерь.

К. М.Случайно, очевидно.

М. Ф.Не знаю, случайно или неслучайно, я не могу этого сказать, потому что это все — рабочая сила, которая работала на немцев. Они же все на фабриках и заводах работали. Французы работали охотно. Ну ругались, но работали все же. А вся эта работа на фронт была. Может быть, случайно, а может быть, и нарочно, черт ее знает.

Было устроено убежище, неглубокое, даже, пожалуй, наружу оно выходило. Плиты так и плиты так. Я сидел около печки, рядом труба выходила. И вдруг метрах в ста разорвалась колоссальнейшая бомба, где душевая была, ну вроде бани. И вдруг я ничего не слышу. Я своего соседа генерала трогаю, он мне что-то говорит, а я ничего не слышу, оглох совершенно. Я говорю, я ничего не слышу. Потом это все отошло. Меня о трубу, видимо, немножко контузило, я и сейчас плохо на правое ухо слышу.

А когда вышли мы, барака нашего нет, сгорел. Бараки все сгорели, разбомбили их. Душевая установка снесена, даже громаднейший бак с водой отброшен далеко.