Константин Симонов - Симонов и война

К. М.А он вас сопровождал?

М. Ф.Сопровождал.

К. М.В гражданском?

М. Ф.В гражданском, да.

К. М.Михаил Федорович, вы как-то упоминали, как вы услышали впервые от кого-то из солдат, что с Москвой у немцев не получилось. Это позже уже было?

М. Ф.Это уже в Берлине мы услышали, что у них под Москвой ничего не получилось. Из газеты. Кое-как разбирали. Не все мы понимали, но понимали, что от Москвы они отошли. Приятно было, что Москва не взята, что Москва в надежных руках, крепко ее обороняют. А потом, позднее, когда мы стали уже встречаться с югославами, французами, тут мы уже все знали, когда нас перевезли в лагерь Люккенвальде. Это был небольшой лагерь. Югославы, французы (англичан не было) и мы. Лагерь был весь окружен проволокой, а мы еще и от них отделены были проволокой. Вместе не держали.

К. М.Недалеко от Берлина Люккенвальде, да?

М. Ф.Порядочно, километров полтораста. Место сейчас находится в зоне Демократической Германии. Я потом, когда был в Германии, поехал туда посмотреть. Там ничего уже нет, все сожжено.

К. М.Это южнее Берлина?

М. Ф.Да, южнее.

К. М.Я знаю это место по сорок пятому году.

М. Ф.Там недалеко полигон был. В этом лагере были и французы, и югославы.

К. М.Значит, в Берлине вас недолго держали?

М. Ф.Нет, передаточный пункт был такой только. В Люккенвальде мы уже знали все, что происходит, потому что югославы читали газеты, французы читали газеты.

К. М.А как вы с ними общались?

М. Ф.От проволоки. Те подойдут к проволоке, и мы к проволоке подходили.

К. М.Бараки были, или что?

М. Ф.Бараки. У них свои, у нас свои бараки. Но мы были выгорожены еще проволокой от них.

К. М.А как выглядели бараки?

М. Ф.Прилично. Бараки очень приличные.

К. М.Отапливались?

М. Ф.Как-то поступил приказ сократить топливо, на ограниченный режим топлива перейти. Жара была — деваться некуда, так топили углем. И кроме того, там были электрические кухни, подтапливать было можно. Там разогревали пищу. Потом в печке были такие штуки сделаны, куда, если вы не съели что-то, тоже можно было ставить подогреть. Кормили, конечно, так же баландой, как и везде, во всех лагерях. Абсолютно одно и то же было во всех лагерях для русских военнопленных: литр супу из брюквы, 250 граммов хлеба, черт его знает какого. Только в одном месте я ел хороший хлеб. В каком смысле хороший? Вы едите его, и не чувствуете, что это суррогат-хлеб. Одиннадцатимесячной выпечки хлеб, в целлофане завернутый, но вы едите как будто настоящий хлеб. Правда, от него пользы не было никакой. А здесь хлеб давали с брюквой, мягкий такой, все это тяжелым камнем ложится.

К. М.Значит, литр супа, хлеб…

М. Ф.И чай давали. Не знаю, клали сахар или нет, мы его не чувствовали. Говорят, что клали сахар туда, только не чувствовалось. Такой рацион был.

Я как-то вызвал врача и говорю, что у меня с желудком плохо, я не могу этот хлеб есть. Он мне ответил, что для вас курочек в Германии еще не приготовили. Я говорю: «Спасибо и на этом».

Югославы помогали, нужно отдать справедливость. Они получали посылки. Получали из дома. Король Петр им присылал. Не всегда, но иногда присылал. Международный Красный Крест помогал. Так что они с нами делились. В особенности когда пришел француз-врач и говорит: «Я хочу вам сделать операцию по сращиванию нерва». Я говорю: «Хорошо, согласен».

К. М.А он военнопленный был?

М. Ф.Военнопленный. Я говорю: «Давайте делать операцию». А он говорит: «Мне нужна кошка». Я говорю: «Для чего вам кошка?» — «Я, — говорит, — беру из кошки какую-то там часть мозга», — или что-то такое, не знаю, какую-то часть в спине берет он. «Положу, — говорит, — это в спирт, в спирте оно будет какое-то время, а потом я вам вставлю, поскольку у вас там разрыв есть, вставлю этот кусок». Я говорю: «Давайте». — «Только, — говорит, — надо, чтобы немецкий врач согласился».

Приходит немецкий врач, и я ему говорю, что француз мне хочет сделать операцию. Он говорит: «Хорошо, я буду ассистировать ему, смотреть буду».

К. М.Это его заинтересовало. А французский врач был сыном военнопленного?

М. Ф.Его отец попал в плен. Отец старый, больной. И сын взялся заменить отца. Отца отпустили, а он пришел вместо него. Это свободно делалось, у французов, по крайней мере.