Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

«Дорогой Вершинин,

спасибо за приятные вести. А самое большое спасибо за то, что хотите перевести „Облако смога“. Я считаю эту мою повесть самой значительной из всех, и если она будет напечатана в Советском Союзе, это доставит мне огромную радость.

Вы просите у меня согласия сделать несколько купюр или смягчить мои умозаключения на страницах 561 и 562, из однотомника моих рассказов и повестей.

Должен прямо сказать, что я весьма дорожу высказанными мною там мыслями. Это — мое кредо стоической морали, которая, по-моему, никак не противоречит морали марксистской. Мысль моя такова — христианская мораль находит свое высшее выражение в благородных поступках тех, кто не верит в рай и, уж во всяком случае, не задается вопросом, существует он или нет. Иными словами, находит „рай“ в самом своем честном поступке, а не в посмертной награде. Точно так же и коммунистическая мораль особенно высока, когда человек на грешной земле ощущает себя счастливым уже потому, что поступает как коммунист. Знаю, отлично знаю, что идея моя спорная, но я и не настаиваю на своей непогрешимости. Тут все под вопросом. Но полагаю, что такая вот моральная проблема может вызвать интереснейшие, живейшие споры и в Советском Союзе.

А потому не даю согласия ни на малейшие купюры в строках о морали.

С сердечным приветом. Итало Кальвино».

Как я уже говорил, Кальвино, убежденного революционера, добил разгром «пражской весны». Но то, что великий русский писатель Владимир Набоков называл «синдром неучастия», появилось у него много раньше.

Впервые мы встретились с Кальвино в 1966 году в смоговом Турине, куда я приехал переводчиком со сборной советских фехтовальщиц — иностранная комиссия Союза писателей по-прежнему держала меня в невыездном карантине. Поединки рапиристок шли с утра до позднего вечера, и я не мог отлучиться из огромного зала «Палаццетто делло спорт» ни на час. Но один из организаторов турнира, глава отдела рекламы фирмы «Мартини», мой новый приятель Гастоне Фара, пообещал, что в последние два свободных дня он отвезет меня на своем «фиате» к Итало Кальвино.

Между прочим, с Фарой тремя годами позже произошла весьма любопытная история. Фирма «Мартини» надумала открыть в ресторане «Националь» свой бар и послала в Москву на разведку Фару. Весь день он вел многотрудные переговоры с Интуристом, а вечером я повел своего обессилевшего гостя в ресторан «Арагви». И там Фара поведал мне о своей мечте заядлого собачника. Кто-то из друзей рассказал ему, что в России есть кавказские овчарки, собаки совершенно необыкновенные. Даже среди своих умных сородичей они отличаются особой смекалкой и редкой преданностью хозяину. Такого стража дома он и рвался приобрести.

В то время я преподавал итальянский язык на Всесоюзных заочных курсах. В моей разношерстной вечерней группе была и москвичка Люда, по образованию учитель, по официальной профессии киоскер, а по неофициальной и куда более доходной — собачий парикмахер.

Утром я позвонил ей, и Люда охотно взялась достать Фаре эту чудесную собаку. Вот только раздобыть за пару дней еще и ветеринарное свидетельство трудновато. Но если у синьора Фары есть лишние джинсы, то все можно уладить. Лишние джинсы у Фары нашлись, и он стал думать, как везти собаку в самолете. С непростительной для моих лет и уже седых волос наивностью я предупредил его:

— Гастоне, кавказская овчарка, верно, лучшая из всех собак нашей планеты. Не забудь, однако, она еще и здоровущая и съедает в день добрый килограмм мяса. А мясо в твоей Италии не дешево.

Фара посмотрел на меня в полном недоумении.

— Лев, но для этого есть мороженое мясо.

В ответ я лишь кивнул головой — довод моего друга-инопланетянина был неотразим. Особенно если учесть, что в моей стране большинство населения лишь мороженое мясо и ело.

А на другой день пришла телеграмма-молния из Турина — Фару по какому-то очень важному делу вызвали на родину. Так он и улетел без желанной кавказской овчарки, любящей мороженое мясо.

Возвратимся, однако, в Турин лета 1966 года. Кончился турнир, и Фара повез меня в гости к Итало Кальвино и его жене Чичите и их двухлетней дочери. Странной вышла у нас эта первая встреча. После обеда Чичита ушла кормить дочь, а мы с Итало остались в гостиной вдвоем. И тут я, кругом беспартийный, никакой не диссидент, считавший к тому же политику делом нечистым, принялся убеждать Кальвино принять активное участие в борьбе против засилья в Италии клерикалов.