Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Мы победоносно переглядывались — наш наивный маэстро снова попался в нехитрую ловушку.

— Прикрой-ка получше дверь, — обращался он к моему соседу по парте, Лене Капелюшу, и начинался очередной «урок пения».

Так весело и мило прошел учебный год, а на экзаменах выяснилось, что группа наша знаниями отнюдь не блещет. За исключением меня и Лени, наделенных от природы слабым слухом и сильным, непригодным для бельканто голосом. Вот нам двоим и приходилось во время музыкальных «репетиций» заниматься языком. Ведь кто-то в группе должен был отвечать урок в тех редких случаях, когда Вальтер не поддавался на хитрость Жени Подколодного.

Нет, я не случайно столь подробно рассказываю об этом эпизоде.

Вынужденное прилежание сыграло немалую роль в моей дальнейшей судьбе и, что даже важнее, в судьбе еще шести человек.

Более или менее благополучно закончив второй курс, мы дождались наконец летних каникул. К тому времени мы уже не были на казарменном положении, а жили дома. Каждый строил заманчивые планы путешествий: кто по Подмосковью, а кто и вовсе по Кавказу. Ведь шел август 1945 года, и война завершилась полной победой Страны Советов.

И вдруг я вместе о Леонидом Капелюшем получаю приказание явиться в Управление по делам репатриации при Совете Министров СССР.

Находилось оно тогда в огромном сером здании на Арбате, рядом со Смоленской площадью. У входа в здание стоял часовой с пистолетом, и проверка пропусков, помнится, была самой тщательной. Неулыбчивый солдат провел нас по узкой каменной лестнице на второй этаж и, распахнув дверь одной из комнат, доложил:

— Товарищ майор, вызванные вами сержанты прибыли.

Кряжистый, с широким крестьянским лицом и неожиданно тонкими губами майор приветливо похлопал нас по плечу, что уставом не предусматривалось, и сказал:

— Садитесь, сейчас все вам объясню.

Он извлек из ящика письменного стола две объемистые папки, протянул их нам с Леней и приказал:

— Прочтите, а потом заполните анкеты.

Прошло минут десять, прежде чем до меня дошло, зачем нас обоих вызвали в таинственное Управление по делам репатриации. Нам предстояло в составе военной делегации отправиться в Италию за группой бывших советских военнопленных — тех, кто оказался на оккупированном нацистами Севере Италии и был освобожден при наступлении войсками союзников.

— Задание сверхответственное, — предупредил нас майор. — От вас, ребятки, потребуется не просто отличное знание итальянского языка, а еще и абсолютная революционная бдительность.

Признаться, тогда я не сразу понял, при чем здесь особая бдительность.

Немало, впрочем, удивило меня и само мое включение в состав столь важной делегации, едущей за рубеж. Подобное доверие оказывалось лишь заслуженным, всесторонне проверенным товарищам. С Леней все было ясно: фронтовик, награжденный боевым орденом Красной Звезды, член партии, он был, как тогда говорили, «свой в доску».

Со мной дело обстояло куда хуже. По молодости лет в войне не участвовал, беспартийный, да и мать изрядно подкачала. Она происходила из состоятельной еврейской семьи и еще до революции успела в Могилеве окончить гимназию, что в глазах Советской власти ее вовсе не украшало. Правда, потом она три года войны проработала в полевом госпитале. Впрочем, добровольцами пошли на фронт и ее брат Иосиф, и моя будущая жена Мася Котляр. Зато доморощенные антисемиты всех мастей и наций и по сей день с пеной у рта доказывают, будто евреи не воевали. В партию мать так и не вступила, что тоже считалось большим изъяном. Но некоторой компенсацией был мой отец, подаривший мне не только жизнь, но и свою благозвучную фамилию. Старый большевик, в годы войны генерал, командир саперной бригады, он явно облагораживал мою короткую биографию. Да вот беда, мои родители довольно скоро развелись, а значит, семья — первичная ячейка советского общества — оказалась непрочной.

Одним словом, я не был безупречным советским гражданином. Каково же было мое изумление, когда после тщательной двухнедельной проверки меня утвердили в составе будущей делегации, а Леню Капелюша — нет. Тогда у меня впервые зародилось смутное сомнение, что в блистательной биографии моего сокурсника не все в порядке. Хотя ему разрешили продолжить учебу в военном институте, а значит, ничего страшного с ним не произошло. К несчастью, дальнейшие события подтвердили, что мои опасения оказались не напрасными. Но беда нагрянула много позже.