Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Но об этом в ту пору я ничего не знал и не раздумывая подал заявление на испанское отделение. Конечно, гражданская война в Испании к тому времени давно окончилась, и генералиссимус Франко стал главой всего государства. Ну и что? Разве нас, людей советских, не учили, что поражения революций — всегда временные, а финальная победа неизбежна и неотвратима? Таков железный закон истории.

Наступило лето сорок четвертого года. Армия нацистской Германии после Сталинградской битвы так и не сумела оправиться, и крах фашизма неумолимо приближался. А за ним неизбежно наступит черед франкистов. Вот почему на испанский факультет была подана уйма заявлений. Увы, я оказался в самом хвосте, и мне хоть и вежливо, но отказали в приеме. Правда, при этом дружески посоветовали: «Ищите другой язык, скажем шведский или голландский».

Понурый, тоскливо опустив лохматую голову, шел я по коридору института, не зная, что теперь делать. Ни шведский, ни голландский языки ничего не говорили моему сердцу. Вдобавок и революций там в ближайшее время не предвиделось. Тоска, да и только.

А навстречу мне бодро шагал лейтенант. Невысокий, коренастый, с густыми кавалерийскими усами и орденской планкой на груди, что выдавало в нем бывалого вояку. Но мне было не до него. Лейтенант же не просто заметил меня, но и увидел по моему лицу, что настроение у данного курсанта прекислое.

— Эй, курсант, — окликнул он меня и остановился. — Ты чего такой скучный? Увольнительную не получил?

Остановился и я. Рассказал бравому лейтенанту о своей неудаче, ожидая от него ну хоть слов сочувствия.

— Только и делов! — к немалому моему удивлению, воскликнул лейтенант. — Так иди к нам, на итальянский, ей-ей не пожалеешь.

— А что в нем хорошего, в этом вашем итальянском языке? — мрачно спросил я.

— Ну, — лейтенант на миг замялся, — во-первых, он очень музыкальный, прямо поющий.

Уловив наметанным глазом, что меня сие ничуть не впечатлило, молниеносно подбросил И другой довод:

— А еще он очень легкий, его выучить пара пустяков.

— Это почему же? — недоверчиво спросил я.

— Дак сам посуди, все читается как пишется.

Вот это уже был аргумент веский. В ту пору я по уши влюбился в Руфу, свою бывшую одноклассницу, стройную девушку с красивыми стального цвета глазами под густыми бровями, и проводил с ней сутки напролет. Так что особо налегать на изучение языка вовсе не жаждал.

Тем временем лейтенант привел еще один, не менее убедительный довод:

— Знаешь, многие слова у итальянцев здорово на наши похожи. Вот мы, к примеру, говорим «фортепьяно», они — «пьянофорте». Мы — «кретин», а они «кретино».

Все, я сдался, значит, и ругаться на итальянском будет совсем не сложно.

— Видать, и впрямь отличный язык, — сказал я. — В твою группу записаться можно?

— Конечно, какой разговор! — воскликнул лейтенант и повел меня в отдел кадров.

В нашей группе было четырнадцать курсантов — восемь парней и шесть девушек.

По странному стечению обстоятельств почти все мои товарищи по отделению не ринулись, как я сам, изучать мелодичный и звучный итальянский язык. И в этом им немало «помог» наш, ныне покойный, преподаватель Гуальтьеро — мы все для простоты звали его Вальтер-Мизиано. Низенький, сутулый, с детства сильно хромой, он обладал, однако, несметным сокровищем — очень красивым голосом, что впоследствии и привело его на эстраду.

Сын Франческо Мизиано, одного из основателей итальянской компартии двадцатых годов, Гуальтьеро попал в Россию вместе с родителями совсем малышом. Прах его отца, которому посчастливилось умереть своей смертью еще до жесточайших сталинских репрессий, и ныне покоится у Кремлевской стены. Ну а Гуальтьеро с отличием окончил Московский университет, получил диплом преподавателя, но в душе раз и навсегда остался певцом. Вот мы и принялись бессовестно эксплуатировать неизбывную любовь Гуальтьеро-Вальтера к бельканто.

Только он начинал спрашивать у нас, курсантов, как спрягается, к примеру, неправильный глагол «мочь», как с передней парты подавал голос мой сокурсник Женя Подколодный.

— Каро маэстро, — с невинным видом обращался он к Вальтеру. — Я тут случайно нашел ноты песни «О соле мио», стал ее разучивать, да не знаю, правильно ли пою.

«О соле мио, стай ин фронт а те», — тихонько запевал он, нарочно фальшивя, хоть и обладал превосходным слухом.

Вальтер, мгновенно позабыв о глаголе «мочь», взвивался до небес.

— Уши прочисти! Разве здесь «фа»?!