Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Баба Дуня никогда не выбрасывала сухой хлеб. Сухари – черные и белые – хранились повсюду: в шкафу, буфете, на подоконнике. Иногда, в знак расположения, баба Дуня одаривала сухарем кого-нибудь из нас. И хотя нередко сухарик был немного зеленый, отказываться было не принято.

С тех пор прошло несколько десятилетий. Ушли в мир иной все взрослые жители нашего дома, да и от него следа не осталось. У меня двое взрослых детей и четверо внуков, живущих совсем по-другому, богаче и теплее. Они ничего не знают о бабе Дуне, помершей за много лет до их появления на свет Божий. Но, чудо! Одна из моих внучек удивительно похожа на нее – лицом и даже, кажется, спокойным и трудолюбивым характером. Зовут ее Дуня. Дуня, Дунечка, Дуняша…

На первом этаже, прямо над нами, в нашем доме в Марьиной Роще, жил дворник Багров, прозванный местным населением «Пымаш» за привычку постоянно вставлять в свою речь это слово, означавшее, видимо, «понимаешь», как у Бориса Николаевича Ельцина. Одетый кое-как, Пымаш, горький пьяница, исправно нес свою службу, не отвлекаясь на длительные запои, зато злоупотребляя напитками каждый божий день, что в конце концов сообщило его физиономии и особенно грушевидному носу цвет спелого баклажана.

Периодически Пымаш попадал в центр внимания дворовой общественности, но не за какие-нибудь нехорошие выходки – их за ним не водилось – или какие-то проявления человеческой или профессиональной доблести – это ему тоже было ни к чему, – а за отвратительный запах дуста, которым он травил клопов.

Приблизительно раз в месяц, а то и чаще, измученный клопами Пымаш подвергал кровососов химической атаке, как немцы французов на реке Ипр во время Первой мировой войны. Главным полем брани служил любимый диван. Судя по тому, как Пымаш ценил этот предмет мебели, тот достался ему, видимо, в наследство от какого-то революционного матроса, слегка пограбившего со своими героическими коллегами и бойцами трудового пролетариата Зимний дворец в Питере в октябре 1917 года. Каков бы ни был генезис этого дивана, на все уговоры выкинуть его на помойку вместе с клопами и даже получить взамен новый за счет народных пожертвований, Пымаш упорно твердил «нах» и «пымаш». Так и продолжалось – оборзевшие клопы лезли на Пымаша, тот травил диван и жильцов, и неизвестно, чья бы взяла, не помри внезапно главный участник конфликта после очередного стакана, который, как говорится, «не пошел».

Больше я ничего не помню о Пымаше, кроме того, что какая-то шпана зарезала его сына Сашку, прибывшего домой на побывку из армии. Сашка был слегка дефективный, но добрый парень, никогда нас, мальчишек, не обижал, и все мы горевали по поводу его гибели.

Миша, один из наших соседей в Марьиной Роще, немолодой уже человек, был местной достопримечательностью, поскольку страдал задержкой умственного развития, а попросту говоря, был дурачком. Местные – и взрослые, и дети – по старинной русской привычке постоянно подтрунивали над Мишей, не то чтобы злобно, но все-таки для него весьма неприятно. Миша поэтому чурался людей и был постоянно начеку в ожидании новых обидных шуток. Иногда даже слишком начеку.

Моя бабушка Паня, человек очень добросердечный, но тоже не упускавшая возможности подтрунить над Мишей, как-то раз встретилась с ним зимой посередь нашего двора. Стояла хорошая погода, снег лежал белыми чистыми сугробами по обе стороны единственной тропинки, на которой сошлись бабушка и Миша. Бабушка была в благостном настроении и, уступив Мише дорогу, сердечно приветствовала его: «Здравствуй, Миша! Какой сегодня чудесный день, да?» «Чаво?» «Здравствуй, говорю, Миша», – повторила бабушка. «Сама ты дура!» – обиженно пробормотал Миша и столкнул бабушку в сугроб, торопливо пробираясь мимо.

Бабушка сделала правильный вывод. Больше она никогда не обижала Мишу, в отличие от прочих, немилосердных людей, по-прежнему получавших дурацкое удовольствие от шуток над несчастным человеком.

В соседнем дворе, в домике за невысоким забором жила еврейская семья Барабашей. Старших Барабашей я совершенно не помню, а вот их младший сын Стасик запомнился мне на всю жизнь благодаря одному дурацкому случаю.

Стасик, шустрый и умный мальчик, был самый младший и самый мелкий из нашей марьинорощинской стайки, за что ему перепадало немало дружеских тумаков, впрочем, без злобы или, упаси Бог, антисемитизма. Просто маленький, да еще с большим носом, как изогнутый пряник Стасик стоически сопротивлялся, получая в награду за свое мужество дополнительную порцию затрещин по бритой башке.