Михаил Захарчук - Олег Табаков и его семнадцать мгновений

– Василий Семенович, вопрос почти риторический, и тем не менее вы не ощущаете себя со своим невообразимо громадным творческим багажом белой вороной среди современных теле– и театральных звезд?

– Среди них я себя никак не ощущаю, поскольку не отношусь к ним. То, что ты называешь «звездами» – на самом деле голый продукт современного шоу-бизнеса. Ловкие люди зарабатывают огромные деньги, усиленно при этом изображая себя благодетелями. Ну как же – «звезд» они, видите ли, выращивают. Меж тем воспитать профессиональных служителей искусства эти дельцы не могут в принципе. Зато калечат всех, без разбору. Хуже всего, что мальчики и девочки, попавшие в развлекательный бизнес, – некоторые из не без способностей, – всерьез убеждены, что они что-то из себя представляют. Отсюда пренебрежение к традициям отечественного искусства, к накопленному веками опыту, к постоянной и целенаправленной работе в профессии вообще и к самообразованию, самовоспитанию в частности. А настоящего актера может сделать только театральный вуз, та самая традиционная «школа», а отнюдь не частое мелькание в телебалаганах. Но, увы, определяющая тенденция, признак шизанутого времени нынче таковы, что во главу угла ставятся быстрые деньги и быстрая слава, а отнюдь, не талант и трудолюбие. Сегодня на сцену или съемочную площадку выходят не ради служения высоким идеалам (большинство из современных «звезд» и слова-то такого – «идеалы» – не знают), а ради сиюминутного успеха, добытого любой ценой – обнажением телесным и нравственным: матом, кощунством, пошлостью, бесчестностью. Мы в молодости тоже не страдали заниженным самомнением. На первом курсе были абсолютно убеждены: можем сыграть все, что угодно. И первая известность кружила, пьянила наши головы. Зато к четвертому курсу мы начинали понимать, как мало еще умеем. А с приходом в театр «головокружение от успехов» и вовсе проходило. Ну что ты хочешь, если я почти шесть лет выходил на сцену только в массовках и эпизодах, хотя в кино сыграл уже и Павку, и Грея.

Видишь ли, приход в Россию капитализма увеличил ассортимент, но параллельно количество пользователей этого ассортимента сократилось. Таковы печальные факты. А главное трагическое несчастье, которое принес нам капитализм, – это, безусловно, уменьшение духовности. Польза, польза, польза! Деньги, деньги, деньги! Руси это было несвойственно, она никогда не была меркантильна, а теперь невольно ловишь себя на мысли: раньше я бы сел и читал, а сегодня надо бежать на концерт, еще на один. До перестройки такого не было: мы жили, словно в заповеднике. Будущее всегда представлялось нам, если и не светлым, то спокойным – точно. 140 рублей пенсии, – этого же с лихвой хватало! Старики еще и откладывали себе на смерть. А сейчас страх перед завтрашним днем во сто крат усилился. И с увеличением потребительства духовность в геометрической прогрессии уменьшается. Не зря американские философы всерьез говорят, что потребительство будет последним гвоздем, вбитым в гроб цивилизации. Они рассчитали, что жить ей осталось лет 500–600.

– Хорошо знаю вашу биографию. Но попрошу вас вспомнить свое нелегкое детство, юность, потому что я пересказать их так же интересно, как вы, все равно не сумею.

– Все мои родичи с отцовской и материнской стороны были крестьянами села Стрымба, Кодымского района Одесской области. Они там пахали землю, занимались животноводством. На все село было всего три-четыре фамилии: Лановые, Якубенки, Дундуки. Каждое лето из Москвы мы обязательно ездили к бабушкам с дедушками. 20 июня 41-го года мама отправила нас, троих детей, с проводником: младшей сестре было четыре, мне – семь, старшей – десять лет. А сама должна была приехать через пару недель – провести с нами отпуск. К осени мы бы вместе вернулись домой. 22 июня в четыре утра мы сошли с поезда на станции Абамеликово. Уже светало. И вдруг услышали гул, словно непрерывный гром, а потом увидели сотни самолетов. Эта армада летела бомбить Одессу. Люди взрослые – это я отчетливо помню! – мгновенно стали очень серьезными. Мы три километра от Абамеликово топали, и за всю дорогу никто не молвил даже слова. Так началась для меня война. Мамка не приехала ни через месяц, ни через год, ни через два, ни через три. Абсолютный обрыв: родители остались в Москве, мы – в селе. Они не знали, что с нами, а мы не представляли, что с ними. Отцовские дедушка с бабушкой вскоре один за другим померли, а вот со стороны матери остались в живых – к ним мы и переехали. Где-то к весне 43-го – в то время у нас румынские части стояли – я впервые от румын услышал слова «Сталинград» и «Гитлер капут». Правда, ничего по малолетству не понял. Но трудился как взрослый: пас колхозных коров (румыны не ликвидировали советских колхозов). Каждое утро я на лошади гнал стадо в поле, а вечером возвращался в село. Спустя годы, когда я ловко гарцевал верхом в ролях Павки Корчагина, графа Вронского, комэски Вараввы, меня часто спрашивали: «Где ты этому научился?». И я вспоминал добрым словом дедово напутствие: «Ось тобi кобилка, Василю. Як поїздиш на нiй голою сракою без сiдла, то й навчишся. А потiм колысь тобi це згодиться».