С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Среди друзей, которых Иван Яковлевич особенно любил посещать, была большая и дружная семья Кравцовых, с которой он сблизился во время своего пребывания в Батилимане и дом которых находился рядом с его крымской мастерской. Очень часто мы отправлялись также в семью инженера Квиля, гостеприимную и веселую. Там всегда собирались интересные люди. Взрослые занимали свои места за огромным столом, уставленным яствами. Нам, молодежи, сыну Бориса Григорьева, мадонноподобной, очаровательной Машеньке Струве, внуку Квиля и мне, сервировался отдельный столик. Взрослые, как правило, говорили о Родине, и по всему чувствовалось, что все их мечты и стремления связаны с ней. Обсуждались воспоминания Константина Коровина, опубликованные в эмигрантской газете "Последние новости", произведения Саши Черного, Куприна. Много говорили о советских фильмах "Путевка в жизнь", "Чапаев". Большое внимание обращали представители старшего поколения на сохранение русского языка, знания родной культуры и любви к Родине в среде русской молодежи— тех, которые попадали за рубеж в совершенно юном возрасте, и тех, которые родились за границей. Помню, с какой яростью Иван Яковлевич набрасывался на нас, молодежь, за то, что между собой мы говорили по- французски. Заикаясь, он говорил: "Невежливо, молодые люди, при нас, говорящих по-русски, беседовать между собой на иностранном языке".

В Париж приезжали из Англии сыновья Ивана Яковлевича — Александр и Иван. Старший Александр, или Шуша, — художник, внешне похожий на отца, столь же остроумный, живой, веселый, замечательный рассказчик. По вечерам он приходил ко мне в комнату и рассказывал о приключениях Маугли, Шерлока Холмса, Тома Сойера, Заслышав его, к нам присоединялся и Иван Яковлевич, со стаканом крепкого чая в руках, с доброй и ласковой улыбкой слушая сына.

Вспоминаются ассамблеи художников в мастерской Ивана Яковлевича в 1929—1931 годах. Здесь присутствовали А. Н. Бенуа, М. В. Добужинский, Б. Д. Григорьев, К. А. Коровин, А. В. Средин, Н. Д. Милиоти, Н. С. Гончарова, М. Ф. Ларионов, П. П. Трубецкой, С. Р. Эрнст, С. В. Чехонин и другие.

Здесь обсуждалась выставка работ А. Е. Яковлева, привезенных им из путешествия по Африке. Вспоминаются выступления Коровина против увлечения модным "парижским" искусством. Говоря о художниках, которые ради моды теряли свою индивидуальность, называл их презрительно подпарижниками. Припоминаю также дискуссии между Бенуа и Билибиным. Александр Николаевич отрицательно относился к творчеству Пикассо и Шагала, в то время как Иван Яковлевич указывал на народные, национальные истоки вдохновения этих мастеров. В творчестве Марка Шагала Иван Яковлевич отмечал национальные еврейские черты, сказывающиеся, по его убеждению, и в самой композиции, и в рисунке, и в колорите. Помню слова Ивана Яковлевича в ответ Бенуа: "Ты, Александр, в своих работах воспеваешь свой Версаль, Добужинский — свой Петербург, а Шагал — свой родной Витебск". И верность ему он сохранил независимо от всех парижских ухищрений. Билибин говорил, что в творчестве Шагала реальности мира родного Витебска органически переходят в мечтательную фантастику — сказку. Запомнилось и то, что Ивана Яковлевича в этом споре с Бенуа поддерживал Коровин. Не менее любопытны, по нашему мнению, были и высказывания Билибина об искусстве Пикассо. Иван Яковлевич преклонялся перед мастерством Пикассо-рисовальщика, обладающего способностью одним росчерком передать глубокое содержание, соблюдая все законы, присущие мастерам классики. Знаток и поклонник народного искусства, какой бы нации оно ни принадлежало, Иван Яковлевич указывал, что именно творчество Пикассо прежде всего раскрыло нам прелесть африканского, а также древнеамериканского искусства. Более того, Иван Яковлевич был убежден в значимости стиля Пикассо для прикладного искусства будущего времени.

Восторгался Билибин работами В. И. Шухаева, отмечая их близость к древнерусской иконописи и их монументальность.

В оценке того или иного художественного явления Иван Яковлевич стремился быть как можно объективнее. Среди его черновых записок я обнаружил следующие строки: "Как художник сам я не хочу касаться вопроса о соревновании и борьбе течений модернистических, очень крайних, с течениями, стоящими за традиции и, так сказать, академизм. Подобные выводы, сделанные действующим художником, могли бы оказаться пристрастными в одну сторону и недоброжелательными — в другую. Это — дело художественного критика и историка искусства" {2}.