Иосиф Давыдов - Триумф и трагедия советской космонавтики

Незадолго до полета в Феодосии проводились испытания по буксировке спускаемого аппарата с экипажем на борту вертолетами и катерами. Отработали методики, определили режимы буксировки с тем, чтобы люк не выбило напором воды, и экипаж не утонул. Я участвовал в этих испытаниях, и теперь мне было понятно, что спасти экипаж «Союз» можно только методом буксировки. Но эти рекомендации по результатам испытаний еще не были внесены в действующие инструкции спасателей, и нарушение их при неблагоприятных обстоятельствах могло довести до суда и тюрьмы.

Времени на раздумье и согласования с руководством полета не было.

Я предложил Николаю Кондратьеву начать буксировку:

— Инструкцией запрещено! — парировал Кондратьев.

— Ну, и что, будем ждать пока они задохнутся? Коля, там наши товарищи! Неужели, выполняя инструкции, мы дождемся их гибели, — убеждал я. — Будем держать скорость семь километров и все будет нормально, я проверял.

— А ты думаешь долго можно лететь с такой скоростью? Двигатели перегреются! Сами гробанемся! — говорил Кондратьев, продолжая удерживать вертолет над спускаемым аппаратом.

— Так что? Будем ждать пока они задохнутся? Прощения нам с тобой, Коля, не будет!

— Борттехник, врач, вы свидетели, представитель Центра подготовки космонавтов мне приказывает буксировать аппарат.

— Если бы я мог тебе приказать! Я тебя прошу, умоляю! Ты командир и только ты, к сожалению, можешь принимать окончательное решение. А ответственность я готов с тобой поделить. И в присутствии экипажа повторяю, что настаиваю на буксировке — другого решения нет. Либо жизнь, либо смерть.

Кондратьев перевел вертолет из режима висения в режим медленного движения вперед. В распахнутую дверь я наблюдал, как спускаемый аппарат выбрался из ледяной горько-соленой жижи и пополз за вертолетом. Метров двести аппарат двигался, сбрасывая с себя ледяную корку. Кондратьев в напряжении смотрел за прибором скорости, выдерживая названную мной скорость — семь километров. Он периодически выглядывал в полураскрытую шторку кабины. И хотя в нее врывался холодный воздух, на лице Кондратьева от напряжения выступили капельки пота. И вдруг непредвиденное. Было ощущение как будто вертолет ударился обо что-то вязкое, и его бросило вниз ко льду озера. Кондратьев не растерялся, среагировал, удержал вертолет от падения. Какая-то неведомая сила тащила его назад, ко льду полузамерзшего озера. Этой неведомой и огромной силой, едва не погубившей нас, оказался шестисотметровый купол запасного парашюта, который, выскочив из контейнера ночью, опрокинул спускаемый аппарат, и нарушил центровку, а теперь, выбравшись из воды на поверхность, порывом ветра наполнился и дернул нас к поверхности озера. Только опыт и мгновенная реакция Кондратьева спасли нас от катастрофы.

Вертолет напрягся, преодолевая страшную силу наполненного купола парашюта. Кондратьев продолжал пилотировать машину и буксировать аппарат с парашютом. Он не смалодушничал. Не приказал обрубить буксировочный капроновый фал, хотя это было бы оправдано в данной ситуации.

Мы медленно приближаемся к берегу, уже различимы машущие нам руками фигурки людей. Они все ближе и ближе. Через остекление кабины вертолета вижу Николая Чекина, показывающего, куда нужно вытащить аппарат. И вот он на суше. К нему с разных сторон спешат люди. Кондратьев скомандовал борттехнику отцепить фал. Сделав круг, производим посадку в пятидесяти метрах. Выскакиваю из вертолета и бегу к аппарату. Там уже много людей. Кто-то из врачей уже внутри.

И вот из люка появилось измученное бледное лицо Вячеслава Зудова. Он улыбается. Его спускают на землю, и следом вытаскивают Рождественского. Видок у него тоже не ахти. Никогда не отличавшийся румянцем на щеках, Валерий Рождественский сейчас бледен, как снег, под глазами черные круги. Удушье и углекислый газ сделали свое. У обоих от холода озноб, стучат зубы. Медики укладывают их на носилки, снимают гидрокостюмы, одевают в летное зимнее обмундирование и унты, не позволяют подниматься. Подбегает Альберт Пушкарев — фоторепортер ТАСС. Медики его близко не подпускают:

— Неужели они в историю войдут лежащими и дрожащими?! — возмущенно кричит мне в лицо Пушкарев.

— Иосиф, подними их и поставь к аппарату. Пусть они будут космонавтами, а не… дохляками.