Кирсан Илюмжинов - Терновый венец президента

Каждый день расползались многочисленные анекдоты про партию, правительство, про нашу до жути счастливую жизнь. Народ находил в этих анекдотах отдушину, зло и едко смеялся и над собой, и над нашим перевернутым миром. Смеялся, чтобы не плакать и не сойти с ума.

Но политические ветра проносились мимо нас, детей, над нами. Мы родились в этом раздвоенном мире и другого мира не знали, не ведали. Наверное, мы были счастливы. Летними вечерами, когда на степь опускалась долгожданная прохлада, я вытаскивал во двор раскладушку и ложился спать во дворе. Над самой крышей дома тускло мерцал неровно откованный диск луны. Небо стремительно темнело, затихали звуки нашего провинциального городка, не слышно было ни кур, ни гусей в сарае, и все вокруг – деревья, дома, виноградник – приобретало странные, страшные очертания. И начиналась другая жизнь. Параллельная. И этот мир был реальней, богаче и насыщеннее взрослого. Ведьмы, черти и джинны носились по двору, тянули ко мне костлявые руки, и сладкий ужас стеснял грудь. Любой звук, скрип дверцы, шорох и попискивание летучих мышей, стремительно режущих черноту неба, сверкающие россыпи звезд, звон комаров – все это будило мальчишеское воображение, и мечты уносили меня в таинства других миров. Жалко, что, когда человек взрослеет, он все реже и реже смотрит на небо, в нем пропадает вот это ощущение себя частичкой мирового пространства.

Моя пыльная, неказистая улица детства. Мы росли как сорняки на выжженной солнцем солоноватой земле. Мы бегали драться за сараи и на пески до первой крови с соседскими пацанами, строго следуя неукоснительному правилу: лежачего не бьют. Дрались не по злобе, а от избытка клокочущей в нас энергии, от желания проверить себя на стойкость, на характер, на выдержку. Эти экзамены улицы потом много раз помогали мне собирать себя по частям, подниматься на ноги и идти вперед, собрав всю волю в кулак.

Бурными волнами прокатывались по нашей улице ребячьи увлечения. Мы придумывали пьесы, с утра до ночи самозабвенно репетировали, шили костюмы, сколачивали из ящиков и фанеры декорации. Через неделю всех охватывал карточный азарт, и я до умопомрачения резался с пацанами в дурачка, секу, покер. А потом все загорались кладоискательством. Так летели дни. В те годы я был неуправляем, но вдобавок к этому мои родители с ужасом открыли, что я уже умею курить, играть в карты, материться, драться.

Отец тогда работал инструктором горкома партии в промышленном отделе, а мама – ветеринарным врачом на ветеринарной станции. По элистинским меркам, вполне приличная интеллигентная семья.

Материться меня научили в санатории. Мне было лет пять-шесть, когда меня отправили, после болезни Боткина, на лечение в город с калмыцким названием «Ессентуки»: есин – девять, туг – знамя; когда-то в этом месте собрались девять калмыцких ханов и заключили перемирие.

В санатории я жил в одной палате со взрослыми и, как водится, когда среди взрослых появляется ребенок, вскоре стал любимчиком палаты, а затем и всего этажа. Меня угощали фруктами, конфетами, шоколадом, таскали в кино и тир, а я бегал за сигаретами и спичками для взрослых в ближайший ларек. Вечерами, лежа на койке, жадно ловил сочную нецензурную речь, анекдоты, впитывая как губка все извивы, загибы и коленца мощного русского мата. А память у меня была великолепная.

– А ну, Кирсан, выдай на сон успокоительного, – просили мужики. Я вставал на кровати и, ловя на себе восхищенные взоры зрителей, выдавал в Бога, в душу, в мать минутный монолог. Палата визжала и всхлипывала от восторга. Послушать меня сбегались мужики из соседних палат, меня просили повторить, и взрывы хохота, конфеты, фрукты были мне наградой. Мужики обожали меня, и я гордился этим. Вернувшись домой, я мучительно ждал случая, чтобы продемонстрировать открывшийся во мне талант.

В нашем доме, как, в принципе, и в любой калмыцкой семье Элисты, всегда жило много родственников: кто-то приезжал в командировку, кто-то – на учебу, кто-то – проездом. Поэтому в нашем доме постоянно находилось шесть – восемь человек родни. Но, как назло, наступил тот краткий период, когда никого из гостей не было. Я маялся, не в силах переносить свою жгучую тайну.

И вот наконец наступил сладкий миг триумфа. В один из вечеров собрались в нашем доме гости. Поймав момент, когда разговоры за столом стихли, я вбежал в комнату и заорал:

– Ну че, мужики, кто со мной по бабам? – и загнул в пять или шесть колен. Аж самому понравилось.