Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925) - 1914-1918 г.г.

Более сильные из больных могли провожать умерших в больнице товарищей на кладбище, но так как ходить на кладбище было утомительно, то большинство предпочитало лежать и греться на солнышке.

По лагерю ползли слухи. Где-то там, в комендатуре-, предполагалось отправить в Россию больных и инвалидов. Это произвело в лагере настоящий переполох.

Слухи оправдались. В один из весенних дней в приемные подои собрали всех больных русских военнопленных. Явился старший врач и стал производить осмотр. Инвалиды и наиболее серьезные больные, главным образом, туберкулезные, были выделены и занесены в особый список. Через несколько дней в больнице была назначена особая комиссия, которая проверила еще раз намеченных к обмену больных. Я, как больной туберкулезом, прошел и через старшего врача, и через комиссию, но, к величайшему удивлению всех, в том числе и медицинского персонала, был вычеркнут из списка отправляемых. При пересмотре и утверждении списка отправляемых, видно, комендант руководствовался и некоторыми «политическими соображениями».

Мне не оставалось ничего другого, как протестовать. На другой день я написал полное протеста заявление полномочному представителю Советской России в Берлине товарищу Иоффе; это заявление передал генералу лагеря с просьбой передать по принадлежности. Заявление, понятно, не попало в руки тов. Иоффе. По личному распоряжению генерала, я был переосвидетельствован особой врачебной комиссией и включен безоговорочно в список отправляемых.

К отправке нас было намечено несколько сот человек. Наш от’езд в Россию был настоящим событием в лагере.

Перед отправлением на вокзал в лагере нас выстроили, обыскали, отобрали все писанное, фотографии и т. н.

Было раннее весеннее утро, когда мы, обвешенные со всех сторон котомками и узелками, медленно продвигались по сонным улицам города на вокзал. Позади нас оставалось 3 1/2 года ужасного плена, – впереди нас ожидала новая свободная большевистская Россия. Каждый из нас жил мыслью о будущем, и никто не думал о прошлом, о своей болезни.

Когда тронулся поезд и через открытые окна хлынули струи свежего майского утра, из груди вырвался вздох облегчения; теперь мы верили, что, действительно, едем в Россию.

Мимо нас летели деревни с красными крышами, зеленеющие леса, холмы, и казалось, что вот-вот мы уже будем в России, между тем, под’езжали только к Ганноверу.

В Ганновере к нам присоединяли еще несколько сот больных и инвалидов и целым эшелоном отправили через Берлин и Кенигсберг в Двинск.

На всех станциях, где только останавливался наш эшелон, группами попадались русские военнопленные, работающие на станциях и поблизости. Они со слезами провожали нас, – ведь, нас везли в Россию…

Кое-где недалеко от линии железной дороги были видны окруженные проволочной стеной бараки, – это были нам воем хорошо знакомые лагери военнопленных.

Когда мы проезжали оккупированные места, казалось, что поезд мчится по какой-то мертвой долине. Разрушенные станции, сожженные деревни с торчащими трубами, – все это на каждом шагу напоминало недавнее прошлое. На станциях, где останавливался наш эшелон, видны были исключительно одни немецкие солдаты.

Пошли знакомые места. Равнину сменили холмы, покрытые небольшими березовыми рощами. Мы уже были в Литве. Рано утром приехали в Двинск. На вокзале, кроме немецкой стражи, никого не было. Кругом безмолвие. Как гиганты, высоко в высь стремились трубы, и, вместо клубов дыма, вокруг них вились стаи галок. Было мрачно, и душу давила безмолвная тишина.

В Двинске нам пришлось пробыть двое суток. Ждали партию немецких военнонленных, которые должны были прибыть из России в обмен на нас.

Нас заперли в какие-то старые казармы и не выпускали ни на шаг. Из жителей города нам не удалось увидеть никого, кроме кучки ребятишек, которые как-то пробрались под наши окна и заунывно просили от нас хлеба.

Тяжелы были эти дни. В этой кошмарной обстановке так и не верилось, что мы, действительно, попадем в Россию. На вторые сутки откуда-то поползли слухи, что обмен военнопленных прекращен, и нас завтра отправляют обратно. Несмотря на абсурдность подобных слухов, многие им верили. Поднялся плач, истерики…

Вечером прибыл эшелон с немецкими военнопленными. Прибывшие все были здоровые и выглядели хорошо.

Как полагалось, по распоряжению немецкого командования, прибывших немецких военнопленных сейчас же загнали в барак рядом с нашей казармой, окруженный проволочным заграждением, и мы с ними разговаривали издали, и то только тогда, когда этого не видел караульный солдат.