Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

В полуподвальном помещении нашего двора, слева от подъезда, хранились большие упаковки немецких почтовых марок, которые мы вынимали через небольшое окно. Марки были разных цветов и все с портретом Гитлера. Мы их рвали, жгли, никто не хотел нести это домой. Родители за хранение таких «ценностей» могли пострадать.

Справа от подъезда, в помещении бывшей румынской столовой лежала груда немецкого обмундирования, ношенного, возможно снятого с убитых. Там же валялись погоны, перчатки, знаки различия, тоже не представлявшие для нас интереса. Это имущество вообще не было нужно никому.

Заведовала этим хозяйством маленькая очень подвижная женщина — Левина. Ее все знали только по фамилии. Охрана, осуществляемая ею, была малоэффективной. Вечером Левина, намаявшись, уходила домой, и пацаны ломали ящики с ваксой, бобинами шлангов, искусственными оболочками для колбасы просто так, даже не из вредности. Левиной это не нравилось. В ее распоряжении имелась сторожевая собака — овчарка Альма со щенятами, всегда такая же голодная и обездоленная, как и мы со своими родителями. Натравить ее на нас было невозможно — мы сочувствовали друг другу.

Во двор швейной фабрики «Молодая Гвардия» вскоре после освобождения города завезли машинки, рабочие сиденья и прочее оборудование. Производство запустили очень быстро. Все три этажа, на которых размещался немецкий штаб, стали фабрикой, выпускающей одежду — ее очень не хватало.

В левой части двора возле большого подвала поставили огромный ящик, в который стали сносить обрезки материи, остатки ваты, катушки от ниток — для утилизации. Овчарка Альма с щенятами облюбовала это место. Мы с Ленькой пробовали играть с ними, но трогать своих детей собака сначала не разрешала. Возможно, до того ее лишали потомства в связи с нехваткой продовольствия.

Потом овчарка поняла, что мы ей не враги, и стала нас встречать веселым повизгиванием. Она знала время, когда в цехах начинается обеденный перерыв, и смело оставляла на нашу опеку свих щенков, уходя выпрашивать у полуголодных женщин, кто что даст.

Вечером приезжал с Привоза на своей подводе биндюжник Ютка, который часто выпрашивал у торговцев овощами какие-то отходы для собаки. Он привозил продукты для столовой почти каждый день и иногда брал нас с Ленькой с собой. Мы могли заработать на погрузочных работах немного капусты или несколько морковок.

Однажды я принес домой связанные шпагатом крупные обрезки сукна и разноцветного ситца. Мама меня похвалила и сказала, чтобы я такое добро приносил еще. Доставать из ящика обрезки материи, нитки и вату было несложно. Мама стала шить валенки и разноцветные ситцевые пододеяльники. Пригодных, то есть достаточно крупных лоскутов было немного, и я старался, как никогда, выискивать их. От меня зависело наше выживание.

Швейная машинка «Зингер» с ножным приводом, простоявшая много лет за шкафом, очень пригодилась. Без этой кормилицы мы вряд ли пережили бы голодовку 1947 года. Мама раскладывала на столе темные шерстяные лоскуты, сшивала их, потом прострачивала. Сделала выкройки из бумаги, по ним сшивала валенки. Вату и киперную ленту мама подкупала на Староконном базаре.

Осенью на Толчке и Привозе крестьяне такую продукцию покупали. Так у нас появилась в доме еда и мама могла приобрести нам даже какие-то носильные вещи. Производство не было быстрым, но других доходов в нашей семье не предвиделось. За время оккупации одежды у нас не осталось почти никакой. Валенки прострачивались с ватой и были очень теплыми. Мама пошила такие же и нам с сестрой, купила для них калоши, и мы были по тем временам шикарно обуты.

Пенсию на погибшего отца мы стали получать только в 1945 году и составляла она эквивалент менее чем трех буханок черного хлеба в месяц на меня и сестру. Устроиться на работу маме не светило…

В семилетнем возрасте я научился промывать керосином механизм «Зингера» и смазывать его машинным маслом, которое находил среди трофейного имущества во дворе фабрики «Молодая гвардия».

Постепенно я и сам научился шить — из лоскутов ситца сострочил себе плавки, в которых было не стыдно показать свои кости на Ланжероне. Таких скелетов, как я, было немало, но все они носили плавки однотонные, мои же выгодно отличались яркостью. Позже, при помощи этой машинки я вставлял клинья в морские брюки, делал «брюки-клеш», а еще позже сужал нормальные штаны до «дудочек» и был похож на «стилягу», но очень бедного. А чтобы казаться еще более «стильным», не стригся, отращивая огромный «кок». Как говорил нам учитель арифметики во времена, когда «стиляг» еще не было и в помине: