Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

Наши дворники доживали спокойно до глубокой старости, 58-я им не угрожала. Они и члены их семей были вечными понятыми и своего мнения по политическим вопросам не высказывали, а возможно и не имели.

Своему промыслу дворники обучали своих детей и внуков сызмальства. Внучка нашей дворничихи Люся была остра на язык, держалась обособлено и с нами не дружила. Дворники часто шумно измывались над слабыми жильцами, иногда пробовали издевательски относиться и к нам, детям. Это нами не прощалось. При удобном случае мы мстили.

После освобождения города управдом Шелесть переселила семью нашей дворничихи жить в пристройку костела, потом в темную угловую комнату возле дворового туалета в соседний двор № 21. Защитить свои права работница коммунхоза не могла, возможно, грехи не позволяли. Дворниками желали работать многие бездомные люди — тогда их было немало.

А обвинять их в том, что они не становились героями… Хотя были и такие, кто прятал и подкармливал, как мог, евреев, живших всю оккупацию в катакомбах. И рисковали. Так было во дворе на Успенской, № 64. Думаю, что некоторые дворники имели связь с партизанами, и такие точно рисковали своей жизнью больше, чем не побывавшие в оккупации. Однако и в этом случае они старались не привлекать внимания, не претендовали на награды и почести.

Зато место управдома считалось престижным и денежным. Квартирные махинации эти должностные лица проделывали в открытую потому что имели возможность ублажать власть имущих. Убыточной эта должность не была никогда.

В комнате, где до войны проживали Талалаевские, а потом немецкий офицер, поселился милиционер с женой и ребенком. Это была веселая семья, любившая общаться с соседями. Жена милиционера любила зайти к маме поболтать.

Однажды она при мне по большому секрету рассказала о том, что в Америке есть такие магазины, в которых человек может купить всю одежду и любые продукты питания. С таким чудом мы могли сравнить только Толчок, да и то при его совмещении с Привозом, но и тогда наш воображаемый магазин, видимо, несколько уступал бы американским супермаркетам по качеству обслуживания и ассортименту.

Откуда она получила такую информацию — неизвестно. Возможно, кто-то из ее знакомых слушал «Голос Америки», что не поощрялось нашими «органами», а потому такое можно было говорить только шепотом и в надежде, что собеседник не «заложит».

Потом наша коммунальная квартира стала заселяться приезжающими из эвакуации семьями, жившими в ней до войны. Тетя Дозя с Ленькой перебрались в свою прежнюю комнату на четвертый этаж нашей парадной, в квартиру 4.

Прибыла и тетя Маня Талалаевская, которой долго пришлось проживать с сыновьями — младшим Геной и старшим Милей — в общей кухне: ее комнаты были заняты семьей милиционера.

Мамина подруга Хая Рувимовна Талалаевская не любила, когда ее называли по имени-отчеству. Ей нравилось, когда ее называли Маней, а мы с сестрой привыкли называть ее тетей Маней.

После эвакуации из Одессы она устроилась работать где-то под Ташкентом поваром в рабочей столовой. Получила разряд, но готовить научилась только стандартные блюда для большого количества едоков. После голодовки 1944–1947 годов тетя Маня иногда приглашала маму и нас с сестрой в гости, а когда наше материальное состояние улучшилось, мама приглашала Талалаевскую с ее вторым мужем, дядей Семой, в гости к нам.

Тетя Маня ставила в центр стола рыбу-фиш, которая оказывалась всегда суховатой и довольно жесткой. Зато салаты и колбаса, нарезанная ломтиками, были очень вкусными.

Когда мне приходилось бывать по приглашению моих друзей в других еврейских семьях, то фаршированная рыба была совсем другой, какой-то воздушной, фасоль с томатом [24] Цимес. , тоже готовилась по-особому, и вообще, еврейская кухня, когда ею занимались хорошие домохозяйки, меня поражала.

А тетю Маню как домохозяйку испортил общепит. Она очень старалась, но изменить многолетним привычкам не могла. Мама вспоминала, как еще до войны, тетя Маня подчеркивала в разговоре: «Там были наши и ваши». Мама не понимала, о чем идет речь, а Талалаевская поясняла — потом поймешь.

Она до старости оставалась бесхитростной, как и моя мама, и такой же доброй, поэтому они и дружили. Как-то за столом, когда мужья подпили, тетя Маня сказала маме: «Конечно, все мы смертные, но пусть твой Вася [25] Отчим. и мой Сема умрут раньше нас…». Когда так и случилось, их одинокая жизнь стала невыносимой. Ее дети, как и мы с сестрой, продолжали жить своей жизнью…