Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

Знакомство с Камеке навсегда оставило во мне самое приятное воспоминание. Человек тонкого ума, отличный офицер, приятный товарищ, умел он делать всякое дело ровно шутя: наблюдать незаметно и писать коротко, отнюдь не больше, чем требовала действительная польза, никогда не придавая своей деятельности тот вид таинственной озабоченности, которою святая посредственность обыкновенно маскирует своё пустоделие. Всегда доставало у него довольно времени на дело и на развлечение. Исходили мы с ним все поцлейнсдорфские окрестности, излазили все горы и много о чём откровенно переговорили. Приятно даже было иногда поспорить с ним, потому что при его уме и образовании никакой спор не мог перейти за пределы приятельского размена мыслей. Глубокий прусский патриот по чувству, ясно понимал он рассудком, что, принадлежа к разным народностям, мы могли служить противоположным интересам, диаметрально расходиться в политических мыслях, нисколько, однако, не расходясь в понятиях о чести и долги, чего больше не позволено требовать ни от противника, ни от приятеля. Наше положение в Австрии, сносное по наружности, в сущности же малосимпатичное военным властям, мало чем отличалось. На него и на меня глядели одинаково подозрительно; одинаково затрудняли нам пристально заглянуть в глубину военных реформ и военных приготовлений, дело понятное: России Австрия опасалась, Пруссии она прямо боялась, а Россия и Пруссия не доверяли Австрии и бдительно следили за всем, что в ней совершалось по военной части. Поэтому нам обоим приходилось вести себя очень осторожно; чтобы не возбудить подозрения в неуместном рвении узнавать так называемые военные секреты, которые, впрочем, как ни старайся, для знающего дело, да ещё при свободе печати, почти никогда не остаются неразгаданными тайнами.

По этому поводу припомню случай, совершенно негаданно открывши мне весьма любопытное дело.

В начале 1857 года, когда австрийский двор ещё находился в Милане, в Вену приехал молодой офицер, отправленный нашим министерством изучать военную администрацию в разных европейских государствах. Поехал я его представлять местным военным властям, в том числе генерал-квартирмейстеру, барону Гессу, имевшему в Бурге свою канцелярию. В большой комнате, примыкавшей к генеральскому кабинету, сидело за работой нисколько офицеров генерального штаба; в стороне находился стол, на котором была разложена карта Австрийской империи, утыканная разноцветными булавками: сильная группа в Ломбардии, две группы, поменьше, в Галиции и в дунайской долине. Зная, как мне следовало себя держать в моём положении, сразу поняв дело, я отошёл в противоположную сторону, будто ничего не заметил. Молодой товарищ мой, прежде чем мне удалось его остановить, напротив того метнулся к столу, на котором лежала карта, с вопросом: что это? – дислокация? Тогда адъютант Гесса, ни слова не отвечая, смешал булавки, схватил карту и понёс её в генеральский кабинет.

Размещение булавок, а больше ещё досадливый приём, которым адъютант ответил на заданный ему, юношески невинный вопрос, привели меня к заключению, что в Италии готовятся компликации, обращающие на себя серьёзное внимание австрийского правительства.

При первом свидании сообщил я нашему посланнику, барону Будбергу, мои мысли касательно этого предмета, прибавив, что, по моему убеждению, в Италии готовится новая война, не берусь сказать – по почину Австрии или Сардинии, знаю только, что в таком случае не рассчитывают на безусловную нейтральность со стороны Франции – слишком густа показалась мне группа булавок против одной Сардинии, да и другая группа не даром же была помещена в дунайской долине.

Барон Будберг верить не хотел.

– Вы придаёте делу слишком важное значение, – заметил он: – что вы видели, могло быть одним офицерским научным упражнением.

– Офицеры упражняются в военной школе и в отделениях генерального штаба. В собственной канцелярии генерал-квартирмейстера теорией не занимаются, а применяют её на практике. На мой взгляд, дело стоит внимания; я предвижу войну.

Барон махнул рукой.

– Point d’eventualité! personne n’a de l’argent, personne ne desire la guerre.

Пред авторитетом такого опытного дипломата, каким признавался Будберг, мне только оставалось смолкнуть; от своего, мнения, однако, я не отрёкся, и тут же задумал на другой год побывать в Италии, оглядеться на месте.

В некоторое оправдание моего мнения скоро после того стали проявляться первые симптомы нового разлада венского с туринским двором. Оскорбительные выходки сардинской прессы против австрийского правительства и против самого императора, убежище, которым ломбардо-венецианские эмигранты пользовались в Пьемонте, исходившие оттуда подстрекательства к общему восстанию итальянского народа против чужестранного господства, служили поводом распри, дошедшей наконец до прекращения дипломатических сношений между двумя державами, издавна боровшимися одна – установить, другая сберечь своё преобладание на Апеннинском полуострове. В конце марта из Турина был отозван австрийский посланник, князь Паар, и вслед затем покинул Вену сардинский посланник, маркиз Кантон ди Чева. Около того же времени престарелый девяностолетний фельдмаршал, граф Радецкий, был уволен от своего поста; эрцгерцог Фердинанд Максимилиан назначен генерал-губернатором ломбардо-венецианского королевства, а главное начальство над войсками в Италии поручено фельдцейхмейстеру графу Гиулаю.