Мин Ким - Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах

Когда играешь на скрипке Страдивари — только непременно лучшей из его творений, — чувствуешь, как в ней пульсирует гений создавших ее рук, ощущаешь волшебство того, кто вдохнул жизнь в обработанные доски. Это ведь просто куски дерева, но, склеенные друг с другом, они преображаются. Стоит им зазвучать, как первая же нота пронзает тебя насквозь. Ты становишься одержимым и всемогущим. Ты соприкасаешься с бессмертием.

Словами не описать, какой невероятный звук можно извлечь из скрипки Страдивари. В верхнем регистре царят естественность и безмятежность. Это гармония в чистом виде. В ней нет ни капли резкости, присущей инструментам попроще. Только легкость и блаженство. Кажется, будто в музыке, которая стекает со струн, плещутся нимфы. Нижний регистр насыщен и глубок, красота залегает в нем, как золото в горной породе, и ждет, когда ее извлекут на свет. Маленькая деревянная коробочка, в которой небеса сплетаются с глубинами океана. Странствуя по ним, ты поражаешься, до чего плотна материя, из которой состоят эти миры. Бархатные созвучия поднимаются из глубин и тают в вышине, все цвета всех палитр открываются тебе. Скрипка становится ключом к вечности, вся гамма человеческих эмоций оказывается у тебя в руках, и ты понимаешь, что теперь можешь говорить на языке небес.

Я играла на Страдивари целых десять лет. Как описать эти десять лет любви и радости? Это была настоящая зависимость — в хорошем смысле этого слова. Как изложить вкратце десять лет совместной жизни? Мне так много хочется рассказать, но я не знаю, с чего начать, как разделить это счастье на абзацы и заключить в предложения, как сплести из него повествование, ведь, когда я думаю о нем, все сводится к трем словам: я, скрипка, жизнь. Невозможно выбрать какие-то отдельные мгновения. Все равно, что писать о своей правой ноге, как будто она может существовать отдельно. Эта скрипка просто стала частью меня. Вот в чем суть.

Позвольте мне описать ее такой, какой она предстает перед моим мысленным взором, с ее особенностями, с ее недостатками, во всей ее полноте.

Это была необычная скрипка. Страдивари создал ее за несколько лет до начала «золотого периода», к которому относится большинство самых известных его инструментов, ставших впоследствии легендами: «Молитор», которая, как говорят, однажды принадлежала Наполеону, «Леди Блант», названная в честь внучки лорда Байрона, и «Мессия», которая теперь находится в Музее Ашмолеана в Оксфорде. «Мессия», сделанная в 1716 году, — единственная из скрипок Страдивари, на которой фактически никто никогда не играл. Она хранилась в мастерской создателя до самой его смерти. Потом его сын, Паоло, продал ее некоему графу, а тот, в свою очередь, — продавцу и ценителю скрипок Луиджи Таризио в 1827 году, когда тот впервые ехал в Париж. Она стала главным сокровищем Таризио. Он ни на секунду не переставал говорить о ней, и однажды скрипач Жан Дельфен Аляр сказал: «Ваша скрипка точно Мессия, которого ждут, а он все не появляется». Так это название к ней и пристало. Друг Брамса, Йозеф Иоахим, однажды сыграл на ней и был поражен мелодичностью звучания, как и Натан Мильштейн в 1940 году. Кроме них, ее никто не слышал. Хорошо это, или плохо? Это — загадочный инструмент, наделенный силой, подобно вагнеровскому «Кольцу Нибелунга», одновременно внушающий страх и желание обладать. Как образец, сохранившийся в неизменном виде с тех пор, как покинул мастерскую, она уникальна, но как музыкальный инструмент — слишком мало изучена. Триста лет никто не касался ее струн, и кто знает, сколько времени ей понадобится, чтобы проснуться? Сколько нот ею не сыграно, сколько мелодий она не слыхала! Ее память чиста, как лист, а тело почти не тронуто.

Моя скрипка родилась в период, который впоследствии назвали «Allonge», то есть «Удлиненный», потому что все относящиеся к нему инструменты немного длиннее тех, которые Страдивари создал в «Золотой период». Несмотря на это, моя все же выглядела чуть короче остальных. Всякий раз, когда я брала в руки скрипку периода «Allonge», меня поражала ее тяжесть. Моя же была легкой как перышко. У нее было худенькое тело и тонкая шея. Большинству музыкантов она могла бы показаться неудобной, но мне подходила идеально. Эта скрипка немало пережила. В ней даже была небольшая дырочка — пусть и тщательно заделанная, но все же дырочка. Участок верхней деки был поврежден и заботливо отреставрирован примерно через двести лет. Было немало и других мелких шрамов, которые только подчеркивали ее хрупкость, уязвимость и страдания, которые она перенесла. В прошлом с ней обращались не лучшим образом, это очевидно.