Николай Дмитриев - Мстера рукотворная

Появились во Мстере и первые коммунары — воспитанники детской коммуны бедных семей и беспризорных. С ними в сельское захолустье словно ворвался свежий ветер. Проходили в праздничных колоннах первые комсомольцы и пионеры. Одетые в белые блузки и рубашки с красными галстуками, они трубили в серебряные горны, созывая юность на пионерские сборы и костры «синих ночей».

Так постепенно мужала наша юность, так, крупица за крупицей, складывалось и наше мировоззрение. Сама жизнь сделала нас ответственными не только за себя, но и за пережитки прошлого в сознании наших родителей. Все это «далекое и близкое» дорого нам потому, что именно в нем утверждалась гражданственность мстерского искусства. Ее следовало еще пережить, прочувствовать и суметь воссоздать в убедительных и ярких художественных образах, обретая в этом свою полезность и вероятную возможность нового художественного опыта. Но как это сделать? Как поймать эту таинственно-сказочную Жар-птицу?

Поначалу думали в одиночку, сообразуясь с обстоятельствами: вот если бы была какая организация — тогда другое дело.

Появилась такая организация. В 1920-е годы разобщенные кустари Мстеры объединились в профсоюз работников искусств — РАБИС. Первыми пробами были работы по росписи деревянных изделий и жестяных подносов. Полученные результаты далеко не отвечали художественным требованиям. Нужны были новые поиски.

А вокруг еще шла гражданская война, и она приносила свои беды и житейские невзгоды.

Соберутся, бывало, мастера на огонек, к Александру Николаевичу Куликову, одному из энтузиастов общего дела, или встретятся на улице и все рассуждают о новом деле и тех трудностях, которые возникают в нем. Тут Александр Николаевич скажет: «Вот есть заказ, предлагает нам Владимирский губкустпром выполнить работу для участия на сельскохозяйственной выставке в Москве. Только не знаю, справимся ли, да и кому поручить? Заказ небольшой».

Сообщение вносит в разговор оживление.

— Надо браться, — говорит Александр Федорович Котягин, — хотя и ответственно. Это не деревня какая-нибудь Курмыш или Ковыряеха, а Москва — там люди с понятием.

— Все равно надо браться, — с решительностью подтверждает Евгений Васильевич Юрин.

Слышно, Палех уже приступил к выполнению заказа, — сообщает Куликов.

— Вот видите! А кому поручить — говорите? Клыкову Прокофьичу можно. Ты возьмешься, Александр Федорович, вот и выйдет дело, — уточняет Юрин.

— Да, но у Палеха большие связи в Москве, — рассуждает Котягин.

— И нам надо их налаживать, — настаивает Юрин.

Решили: надо браться.

Так ли или по-другому, но было подобное в начале 1923 года. Артели еще не существовало. Заказ был принят группой мастеров. Работы выполнялись в технике темперной живописи по деревянной основе, которую по завершению росписи покрывали защитным слоем олифы — вареного льняного масла. Мстера представила четыре вещи, исполненные старейшим художником Н. П. Клыковым на папье-маше. Работы были хорошо оплачены, и мастера получили новые заказы.

— Нас ценят, — с особым подъемом говорил после А. Ф. Котягин товарищам, — это надо понять. Наше искусство нужно народу, и оно скоро получит общее признание. Важно трудиться упорно и хорошо.

Сознание своей полезности вселяло уверенность. Но в то же время, все это было далеко от настоящего искусства. Мстерцы понимали, что работы Палеха отличались высоким мастерством, а в их опытах много еще было подражательного, стилизованного под нечто «народное». И хотя огрубели руки от разных работ, малоподвижной стала кисть, а сердце тосковало о своем, заветном:

— Палех может, а мы?.. Кажется, одного поля ягода, — говорили мастера.

— Надо начинать организовывать артель, чтобы нас признали юридически, понимаете? — настаивал Куликов. — Без этого будет частная лавочка.

— Без этого нельзя теперь, — подтверждали мастера.

Было решено создать во Мстере артель «Древнерусская живопись». 23 июля 1923 года явилось днем ее официального открытия. Она состояла из одиннадцати человек. Работали на полуфабрикате (деревянном белье), привозимом из города Семенова. Расписывали коробки, шкатулки, ларцы, солоницы, куклы-матрешки и другое.

«Не бойко шло дело. У торгового прилавка зрителей было много, а покупали мало, — рассказывал Куликов. — На лошади ездили в Вязники, Никологоры и другие рабочие места. Запряжет, бывало, отец Котягина своего Пегашку, увяжем товар на подводе и едем с ним к базару. Иной раз по бездорожью, поздно возвращаемся домой, а нас встречают артельщики у Тарского моста. Волнуясь, спрашивают «как дела», а ты и не знаешь, что ответить. Обидеть не хочется и порадовать нечем».