Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Эти «Записки» — мое любимое детище; святой Бонавентура испросил у неба дозволения продолжать сочинять после смерти; я не надеюсь на такую милость, но хотел бы восстать из гроба в час призраков хотя бы для того, чтобы вычитать гранки. Впрочем, когда я войду в семью тугоухих обитателей могил и Вечность наглухо заткнет мне уши, ничей голос уже не потревожит мой прах.

Если какая-либо часть работы увлекла меня больше других, так это та, что касается моей юности, самого потаенного уголка моей жизни. Тут мне пришлось воскрешать мир, ведомый лишь мне одному; странствуя среди общества, исчезнувшего с лица земли, я всюду встречал лишь воспоминания и безмолвие; из тех, кого я знал, многие ли живы сегодня?

25 августа 1828 года мэр Сен-Мало по поручению жителей города обратился ко мне с просьбой помочь в строительстве морского дока. Я поспешил согласиться и в награду за хлопоты попросил уступить мне несколько футов земли на островке Гран-Бе для моей будущей могилы. Решить этот вопрос оказалось непросто из-за сопротивления военных инженеров [18] [18] Окончательно преодолеть сопротивление военного министерства, которое не хотело потерять форпост на острове Гран-Бе, удалось лишь в 1836 году. . Наконец 27 октября 1831 года я получил письмо от мэра, г‑на Овиуса. В нем говорилось: «Жители Сен-Мало с сыновней почтительностью будут охранять выбранное вами место на берегу моря, в нескольких шагах от дома, где вы родились… Однако грустная мысль омрачает наши приготовления. Ах! пусть склеп подольше пустует! Впрочем, всё проходит, но честь и слава живут в веках». Я признателен г‑ну Овиусу за эти прекрасные речи; только одно слово здесь лишнее: слава.

Итак, прах мой будет покоиться на берегу моря, которое я так любил. Если я умру за пределами Франции, пусть останки мои будут перевезены во Францию не тотчас, а через пятьдесят лет после моей смерти. Я не желаю, чтобы тело мое подвергали кощунственной процедуре вскрытия; не желаю, чтобы в моем остывшем мозгу и угасшем сердце искали разгадку моего существования. Смерть нимало не проясняет тайны жизни. Труп, мчащийся на почтовых, вселяет в меня ужас; легкие белые кости перевезти несложно: им будет проще проделать этот — последний — путь, чем скитаться по белу свету под бременем моих горестей.

Прошло четыре года с той поры, как я возвратился из путешествия в Святую землю и купил близ деревушки Ольнэ, по соседству с Со и Шатнэ, садовничий домик, затерянный среди лесистых холмов. На неровном участке песчаной почвы рос дикий сад, кончавшийся овражком и каштановой рощей. Мне показалось, что этот малый клочок земли может стать прибежищем для моих долгих надежд; spatio brevi spem longam reseces [19] [19] Долгой надежды нить Кратким сроком урежь Гораций. Оды, I, XI, 6–7; пер. С. Шервинского. . Деревья, которые я посадил, тянутся вверх, но пока они еще совсем маленькие, и, когда я встаю между ними и солнцем, моя тень закрывает их. В один прекрасный день они возвратят мне эту тень, лелея мою старость, как я лелеял их молодость. Я постарался выбрать породы, произрастающие в тех широтах, где я скитался; они напоминают мне о моих странствиях и дают моему сердцу пищу для новых иллюзий.

Если Бурбоны когда-нибудь вернутся к власти, в награду за мою верность я попрошу у них ровно столько денег, сколько нужно, чтобы присоединить к моей вотчине опушку окружающего ее леса: я вознамерился удлинить дорожку для прогулок на несколько арпанов [1a] [1a] Арпан — старинная единица площади, равная 20–50 арам. ; хотя вся моя жизнь была жизнью странствующего рыцаря, меня влечет монашеское затворничество: с тех пор как я поселился в этой глуши, я и трех раз не выходил за границы моих владений. Когда мои сосны, ели, лиственницы, кедры станут тем, чем обещают, Волчья долина превратится в настоящий монастырь. Как выглядел холм, на склоне которого в 1807 году предстояло поселиться автору «Гения христианства», 20 февраля 1694 года, когда в Шатнэ родился Вольтер?

Этот уголок мне по душе; он заменил мне отчие поля; я заплатил за него плодом моих мечтаний и бессонных ночей; бескрайняя пустыня, где родилась «Атала», дала мне возможность купить маленькую «пустынь» близ Ольнэ; чтобы обрести этот приют, мне не пришлось, как американскому поселенцу, грабить флоридского индейца. Я испытываю к своим деревьям нежную привязанность: я посвятил им элегии, сонеты, оды. За каждым из них я ухаживал собственными руками: обирал червей, точивших его корни, снимал гусениц, прилепившихся к его листу; они для меня — словно дети, и у каждого свое имя; это моя семья, другой у меня нет, я хотел бы умереть среди них.