Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Больше нам нечего было делать около Паталеницы. Мы расстались с подпольщиками из села и пошли в горы над Батаком.

У гроба Динко Баненкина в Пазарджике собрались немногие — одни из его товарищей скрывались в горах, другие находились в тюрьмах и концентрационных лагерях. Дети Динко поверили взрослым, что их отец только уснул, но недоумевали, почему же плачут над спящим. Девочка, только недавно оправившаяся после тяжелой болезни, ощупывала гроб и непрестанно бормотала:

— Батя Динко… Батя Динко…

Когда сняли крышку гроба, она отскочила назад и закричала:

— Это не батя Динко!..

Обо всем этом я узнал после 9 сентября, но мне кажется, будто я тогда находился там. И в ушах звучит детский крик, вобравший в себя ужас того страшного времени, когда полицейская блокада, как обручем, стягивала города, когда зловещие выстрелы разрывали темноту ночи и деревенские собаки тревожно выли вслед уводимым полицией хозяевам. Слезы лились во многих домах. А дети, не способные понять смысл трагических событий, продолжали звать своих отцов…

Крестьяне из Величково были люди суровые и дерзкие. Полиция подозревала, что, хотя они и ездят на базар, возят на поля навоз, пашут и жнут, вроде бы целиком поглощенные своими повседневными крестьянскими заботами, у них есть и другая, скрытая жизнь. Полиция пыталась проникнуть в их тайну, подступалась со всех сторон, но взаимная солидарность создала вокруг величковцев непроницаемую стену. Возможно, это явилось одной из причин, породивших в них обманчивое чувство, что власти бессильны. Это придавало им решительности, даже дерзости, и так шло, пока в феврале 1944 года не наступила трагическая развязка.

Все началось в атанасов день — день, когда с незапамятных времен люди празднуют приход весны.

Иван Чалыков, человек добрый, мягкий, но с величковской бунтарской закваской, у которого я скрывался еще весной 1942 года, когда перешел на нелегальное положение, решил отпраздновать именины своей жены Атанасы. Он собрал родственников и друзей, накрыл стол, и в кувшинах забулькало горячащее кровь пазарджикское вино. Люди ели и пили, и глаза у них блестели не столько от вина, сколько от воодушевления: «околевающий конь», как они называли фашистскую власть, хотя еще и брыкается, но лягнуть их уже не может. Своими заскорузлыми пальцами Иван Чалыков разламывал караваи хлеба, разливал вино, а посуда в шкафу позванивала, словно откликаясь на множество громких голосов.

Поздно ночью во дворе залаяли собаки. Иван встал — в расстегнутой безрукавке, низкорослый, с обветренным вспотевшим лицом:

— Запоздалые гости — тоже желанные гости…

Он пошел к двери, но не успел протянуть руку, чтобы ее открыть и сказать «Добро пожаловать», как дверь распахнулась, и на пороге появились вооруженные жандармы.

Атанаса вскочила, теребя передник, щеки ее заметно побледнели. Иван молча посмотрел на нее, потом на жандармов.

— За мной пришли, что ли? — спросил он.

Ему не ответили. И от этого в горнице стало еще тягостнее.

Ивана вывели на улицу. Гости стали расходиться, не смея посмотреть друг другу в глаза, а Атанаса прислонилась к двери, кусая себе руку, чтобы не закричать.

В ту же ночь арестовали Лазара Праждарова, Гроздана Рошлева, Димитра Найденова и Димитра Чавдарова. Еще недавно они были партизанами, но осенью 1943 года, поверив объявленной амнистии, сдались. Полиция оставила их на свободе, рассчитывая ввести в заблуждение и других партизан. Но никто не последовал их примеру, и «благодетели» решили прекратить эту игру.

Всех четверых постигла поистине трагическая участь. Презираемые своими, к которым уже не могло быть возврата, унижаемые людьми, у которых они попросили милости, в конце концов они оказались перед лицом неминуемой гибели.

Около полуночи их на грузовике увезли на берег Тополницы. Возле моста на Пазарджикском шоссе машина остановилась. Вдали сквозь оголенные ветви верб мерцали отсветы огней города, в садах белели пятна не растаявшего еще снега.

Обреченным приказали сойти с грузовика, отделили от них Ивана Чалыкова и погнали связанными друг с другом к дамбе у реки.

Первым по мокрой земле стал взбираться вверх Лазар Праждаров. Человек исполинского роста, он, несмотря на свои пятьдесят лет, все еще сохранял силу и славу первого борца в округе. Арестованные встали на дамбе в один ряд. За их спиной монотонно шумела река, а над ними нависло холодное беззвездное небо.