Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Да, вчера.

— И на долго?

— Говорятъ, лѣтъ на восемь.

— И статьи, вѣроятно, звѣрскія?

— Да, статьи подходящія.

— Ну, ничего, не унывайте. Знаете, какъ говорятъ нѣмцы: Mut verloren — alles verloren. Устроитесь. Тутъ, если интеллигентный человѣкъ и не совсѣмъ шляпа — не пропадетъ. Но, конечно, веселаго мало.

— А много веселаго на волѣ?

— Да, и на волѣ — тоже. Но тамъ — семья. Какъ она живетъ — Богъ ее знаетъ... А я здѣсь уже пятый годъ... Да.

— На міру и смерть красна, — кисло утѣшаю я.

— Очень ужъ много этихъ смертей... Вы, видно, родственники.

Я объясняю.

— Вотъ это удачно. Вдвоемъ — на много легче. А ужъ втроемъ... А на волѣ у васъ тоже семья?

— Никого нѣтъ.

— Ну, тогда вамъ пустяки. Самое горькое — это судьба семьи.

Намъ приносятъ по бушлату, парѣ штановъ и прочее — полный комплектъ перваго срока. Только валенокъ на мою ногу найти не могутъ.

— Зайдите завтра вечеромъ съ задняго хода. Подыщемъ.

Прощаясь, мы благодаримъ зава.

— И совершенно не за что, — отвѣчаетъ онъ. — Черезъ мѣсяцъ вы будете дѣлать то же самое. Это, батенька, называется классовая солидарность интеллигенціи. Чему-чему, а ужъ этому большевики насъ научили.

— Простите, можно узнать вашу фамилію?

Завъ называетъ ее. Въ литературномъ мірѣ Москвы это весьма небезызвѣстная фамилія.

— И вашу фамилію я знаю, — говоритъ завъ. Мы смотримъ другъ на друга съ ироническимъ сочувствіемъ...

— Вотъ еще что: васъ завтра попытаются погнать въ лѣсъ, дрова рубить. Такъ вы не ходите.

— А какъ не пойти? Погонятъ.

— Плюньте и не ходите.

— Какъ тутъ плюнешь?

— Ну, вамъ тамъ будетъ виднѣе. Какъ-то нужно изловчиться. На лѣсныхъ работахъ можно застрять надолго. А если отвертитесь — черезъ день-два будете устроены на какой-то приличной работѣ. Конечно, если считать этотъ кабакъ приличной работой.

— А подъ арестъ не посадятъ?

— Кто васъ будетъ сажать? Такой же дядя въ очкахъ, какъ и вы? Очень мало вѣроятно. Старайтесь только не попадаться на глаза всякой такой полупочтенной и полупартійной публикѣ. Если у васъ развито совѣтское зрѣніе — вы разглядите сразу...

Совѣтское зрѣніе было у меня развито до изощренности. Это — тотъ сортъ зрѣнія, который, въ частности, позволяетъ вамъ отличить безпартійную публику отъ партійной или "полупартійной". Кто его знаетъ, какія внѣшнія отличія существуютъ у этихъ, столь неравныхъ и количественно, и юридически категорій. Можетъ быть, тутъ играетъ роль то обстоятельство, что коммунисты и иже съ ними — единственная соціальная прослойка, которая чувствуетъ себя въ Россіи, какъ у себя дома. Можетъ быть, та подозрительная, вѣчно настороженная напряженность человѣка, у котораго дѣла въ этомъ домѣ обстоятъ какъ-то очень неважно, и подозрительный нюхъ подсказываетъ въ каждомъ углу притаившагося врага... Трудно это объяснить, но это чувствуется...

На прощанье завъ даетъ намъ нѣсколько адресовъ: въ такомъ-то баракѣ живетъ группа украинскихъ профессоровъ, которые уже успѣли здѣсь окопаться и обзавестись кое-какими связями. Кромѣ того, въ Подпорожьи, въ штабѣ отдѣленія, имѣются хорошіе люди X, Y, и Z, съ которыми онъ, завъ, постарается завтра о насъ поговорить. Мы сердечно прощаемся съ завомъ и бредемъ къ себѣ въ баракъ, увязая въ снѣгу, путаясь въ обезкураживающемъ однообразіи бараковъ.

Послѣ этого сердечнаго разговора наша берлога кажется особенно гнусной...

Изъ разговора въ складѣ мы узнали очень много весьма существенныхъ вещей. Мы находились въ Подпорожскомъ отдѣленіи ББК, но не въ самомъ Подпорожьи, а на лагерномъ пунктѣ "Погра". Сюда предполагалось свезти около 27.000 заключенныхъ. За послѣднія двѣ недѣли сюда прибыло шесть эшелоновъ, слѣдовательно, 10-12.000 народу, слѣдовательно, по всему лагпункту свирѣпствовалъ невѣроятный кабакъ и, слѣдовательно, всѣ лагерныя заведенія испытывали острую нужду во всякаго рода культурныхъ силахъ. Между тѣмъ, по лагернымъ порядкамъ всякая такая культурная сила — совершенно независимо отъ ея квалификаціи — немедленно направлялась на "общія работы", т.е. на лѣсозаготовки. Туда отправлялись, и врачи, и инженеры, и профессора. Интеллигенція всѣхъ этихъ шести эшелоновъ рубила гдѣ-то въ лѣсу дрова.

Самъ по себѣ процессъ этой рубки насъ ни въ какой степени не смущалъ. Даже больше — при нашихъ физическихъ данныхъ, лѣсныя работы для насъ были бы легче и спокойнѣе, чѣмъ трепка нервовъ въ какой-нибудь канцеляріи. Но для насъ дѣло заключалось вовсе не въ легкости или трудности работы. Дѣло заключалось въ томъ, что, попадая на общія работы, мы превращались въ безличныя единицы той "массы", съ которой совѣтская власть и совѣтскій аппаратъ никакъ не церемонится. Находясь въ "массахъ", человѣкъ попадаетъ въ тотъ конвейеръ механической и механизированной, безсмысленной и безпощадной жестокости, который дѣйствуетъ много хуже любого ГПУ. Здѣсь, въ "массѣ", человѣкъ теряетъ всякую возможность распоряжаться своей судьбой, какъ-то лавировать между зубцами этого конвейера. Попавъ на общія работы, мы находились бы подъ вѣчной угрозой переброски куда-нибудь въ совсѣмъ неподходящее для бѣгства мѣсто, разсылки насъ троихъ по разнымъ лагернымъ пунктамъ. Вообще "общія работы" таили много угрожающихъ возможностей. А разъ попавъ на нихъ, можно было бы застрять на мѣсяцы. Отъ общихъ работъ нужно было удирать — даже и путемъ весьма серьезнаго риска.