Александр Покрышкин: На истребителе

Собрав весь запас сил, я сделал самый резкий, какой только мог, манёвр и зашёл в хвост машине Соколова. Он вывернулся. Ещё такой же резкий, неотвязный манёвр. Победа!

После посадки Соколов одобрительно сказал:

— Драться ты будешь…

Отзыв приятеля обрадовал, и я с ещё большим рвением продолжал совершенствоваться. Пилотировал я неплохо, но этого было далеко недостаточно. Ключ к победе — в сочетании манёвра с огнём. А мне тренировочные стрельбы по конусам не удавались. Две-три пробоины в конус — в этом мало радости. Не таким должен быть настоящий убийственный огонь.

Я засел за расчёты. Пригодились давние занятия в Новосибирске в вечернем рабочем институте. Они помогли мне с математической точностью определить дистанцию, с которой следовало открывать огонь. Придя к выводу, что успех должна дать стрельба с близкой дистанции, я старался найти правильное исходное положение для атаки в упор.

В ближайший лётный день я испытал свои расчёты на практике. Секрет состоял в том, что, атакуя конус под определённым углом подхода, я нажимал на гашетки пулемётов только в тот момент, когда по старой, установившейся практике уже давно следовало бы отваливать в сторону. Для меня, молодого лётчика, это было большим риском — при малейшей неточности вместо конуса я мог всю пулемётную очередь всадить в самолёт-буксировщик.

Когда мы приземлились, лётчик, буксировавший конус, возмущённо сказал:

— Что ты так прижимался? Ведь эдак и убить можно…

Но меня не подвели ни глаз, ни рука. Я научился стрелять точно с короткой дистанции. Такая стрельба полностью соответствовала понятию о ближнем воздушном бое, владеть искусством которого должен каждый истребитель.

…С весны сорок первого года наша часть стояла на границе у Прута. И вот однажды на рассвете раздалась команда:

— В воздух!

Это было 22 июня…

Настал час, когда от каждого советского лётчика потребовалось, чтобы он в жестоких боях с вероломно напавшим врагом доказал свою преданность Родине.

Моё звено сразу же получило задание — сопровождать группу бомбардировщиков, летевших за Прут. Под крыльями машин блеснула пограничная река. Вот и цель. Ведущий самолёт спикировал на цель, штурманы отбомбились, и мы повернули к своему аэродрому.

В течение всего полёта я напряжённо искал вражеские самолёты. Но воздух на нашем маршруте в эти минуты был чист. Вражеская авиация действовала в другом районе.

Я был несколько разочарован таким будничным исходом первого боевого вылета. Ни одной встречи с противником!

Второй день войны был для меня более удачным. В паре с лётчиком Семёновым я полетел на разведку под Яссы — там находился немецкий аэродром. На подходе к Яссам мы встретили пять «мессершмиттов», идущих встречным курсом: три внизу, два вверху. Я был молод, горяч и ни одной секунды не колебался. Условным покачиванием крыльев дал знать Семёнову: иду в атаку!

Летал я тогда на «миге». Это была выносливая машина, она отлично вела себя на больших высотах — её скорость и маневренность возрастали. Помню, как быстро работала мысль во время этой первой реальной встречи с противником. План боя решён мгновенно. Семёнов должен был прикрывать меня, об этом мы договорились ещё на земле.

Набирая высоту, я встретился лоб в лоб с тройкой немцев, шедших в нижнем ярусе. Жёлтый, с резко обрубленными крыльями самолёт взмыл перед самым носом моего «мига». Я сделал разворот и оказался у него в хвосте.

Но в этот момент один из «мессеров» верхнего яруса стал заходить мне в хвост. Белые трассы пуль прошли совсем рядом. Резким рывком, до полного потемнения в глазах, я рванул машину вверх, и немец остался в стороне. Он не смог сделать такой резкий манёвр.

Осмотревшись, я увидел, что Семёнов выходит из боя. Как позже выяснилось, у него сдал мотор. Пикируя, я свалился на ближайшего «мессера» и с очень близкой дистанции дал очередь. Вспыхнув, он рухнул вниз. Взгляд, которым я проводил его, едва не стоил мне жизни. Ещё один немец подобрался ко мне сзади. Резкие удары вражеских снарядов разворотили левую плоскость и бак. Машина перевернулась. Вернув ей нормальное положение, я попробовал продолжать драться, но самолёт плохо слушался управления. Надо было выходить из боя. Я скользнул вниз, прижался к земле и, чувствуя, как машина теряет устойчивость, потянул на свой аэродром.

Сел я, как обычно, зарулил по всем правилам и, выключив мотор, откинулся на бронированную спинку сиденья. Страшно хотелось пить. К моему «мигу» бежали лётчики. И Семёнов бежал.