Николай Борисов - Дмитрий Донской

В идейном и образном строе «Слова» присутствует эсхатологическая тема. Год Куликовской битвы — 1380-й от Рождества Христова, или 6888-й от Сотворения мира. Наступали «последние времена». Оставалось около ста лет до истечения седьмой тысячи лет и приуроченных к этой дате Конца света и Страшного суда. Государи, правившие в это время, попадали в особую, эсхатологически значимую категорию — «цари последних времен». Все их подвиги и деяния, победы и поражения так или иначе связывались с древними пророчествами, с рассуждениями Мефодия Патарского о признаках приближающегося Конца света.

Таинственное значение происходящего умножалось редким календарным совпадением Пасхи и Благовещения в 1380 году. Что оно означало — никто толком объяснить не мог. Но все соглашались, что это некий знак Небес.

Итак, Дмитрий не просто царь, а отмеченный Промыслом «царь последних времен». Под его управлением Русская земля наслаждалась миром и процветанием. «И въскипе (расцвела. — Н. Б .) земля Рускаа в лета княжениа его». После его победы над «нечестивым Мамаем» «бысть тишина в Руской земли» (25, 210).

Возносясь мыслью к облакам, автор «Слова» не забывает и земные дела. Он не забывает отметить, что Дмитрий «княжение великое дръжаше, отчину свою, лет 29 и шесть месяц». Выше мы уже говорили, что превращение великого княжения Владимирского в вотчину московских князей Дмитрий считал своей важнейшей политической задачей.

Перед кончиной Дмитрий дает наставления семье и придворным. Помимо обычных советов (сыновьям — слушаться матери, княгине — следить за детьми, боярам — верно служить наследнику престола) примечательно настойчивое обращение к боярам. Князь напоминает им о том, как многим они ему обязаны. «Вы же не нарекостеся (назывались. — Н. Б .) у мене бояре, но князи земли моей» (25, 216). За этой фразой кроется еще одна из загадок эпохи Дмитрия Донского: принципы его отношений с правящей элитой Северо-Восточной Руси. Как мог он на всех поворотах своей судьбы сохранить поддержку московской и владимирской знати? Какими методами управлял этой вечно склонной к фронде бородатой аристократией? Из каких людей создавал то, что мы сегодня называем «социальной базой» правящего режима? Скудность источников позволяет ответить на эти вопросы только предположительно. Так, полагают, что «уже в конце 60-х годов XIV века Дмитрий провел реорганизацию военной службы» (206, 81). Он поднял военное значение «двора», то есть своей личной свиты. Стремясь укрепить верность бояр, он щедро раздавал им города и волости «в кормление», а также наделял их вотчинами.

В «Слово» вставлен и краткий пересказ содержимого духовной грамоты князя Дмитрия. Очевидно, этот документ был тогда предметом всеобщего обсуждения.

После сообщения о кончине князя с точной датой — «майа в 19, на память святого мученика Патрекиа, на 5-й недели по Пасце в среду, в 2 час нощи» — следует пространный и местами поэтичный плач княгини Евдокии. В нем можно услышать отзвуки плача по Андрее Боголюбском Кузьмища Киянина и плача Ярославны из «Слова о полку Игореве».

На последних страницах своего произведения неизвестный автор дает волю собственному литературному таланту и начитанности. Он оплакивает умершего князя, называя его «великый царь Рускыа земля» (25, 222). Так провожали князя Дмитрия в историю его благожелательные современники. Вероятно, многочисленные соперники и враги Дмитрия испытывали по этому случаю иные чувства и выражали их в других словах.

В начале нашей книги мы поставили ряд вопросов и обещали по возможности дать на них ответы. Настало время исполнить обещание.

Первый и главный вопрос: кто же такой Дмитрий Донской — герой или героический миф? Безусловно — и то и другое. Карлейль говорил, что «мужество, геройство — это, прежде всего, доблесть, отвага и способность делать » (169, 177). Эту способность Дмитрий проявлял на протяжении всей своей беспокойной жизни. В результате этой непрерывной деятельности — моральную оценку которой оставим до лучших времен — он в несколько раз увеличил размеры своих владений и заставил не только русских князей, но и литовских Гедиминовичей, и ордынских ханов признать себя и весь московский дом безусловными политическими лидерами Северо-Восточной Руси.

Но будучи героем действия, Дмитрий со временем стал и темой героического мифа. Его победы над степняками (о подлинных масштабах которых можно спорить) были остро востребованы тогдашним русским обществом. «Время слуг своих поставляет», — говорил младший современник Дмитрия мудрый грек митрополит Фотий (20, 317). Дмитрий был и слугой, и господином своего героического века. Проснувшемуся русскому самосознанию нужны были символ, стяг, герой. И Дмитрий Донской как никто другой соответствовал этой роли. Он был не просто правитель, а деятель харизматического типа, абсолютно уверенный в собственном предназначении. Таких, как он, всегда окружает ореол легенды.