Владимир Высоцкий - Четыре четверти пути [Сборник]

…Какая бессильная ярость, какая тоска в глазах у — не забыть, что с ним было, когда очередные подлецы прокалывали колеса его машины на стоянке возле театра… А однажды, после тяжкой усталости, выйдя к машине в день перелета и в вечер «Гамлета» с охапкой красивых цветов от благодарных зрителей, поэт был застигнут врасплох тем, как грубо перечеркнули благодарность бесноватые дряни: все четыре колеса жалко посадили машину на землю. И машину, и опечаленного хозяина своей воли…

Его разочарование, помноженное на болезнь, приводило на край самых горьких обобщений… Как же все похоже у больших поэтов… Растратить весь вулкан души, весь гений на добро и счастье любезных сердцу соотечественников — и не мочь поверить в единичность случаев подлости… Какая обостренная отзывчивость, какая потерянность от рядового хамства ничтожного плебея!

Июль 80-го, жара, Олимпиада. Строгий режим московского автодвижения оборачивался известными перегибами сотрудников ГАИ. И я приехал на «Доброго человека из Сезуана» в бешенстве от того, кто меня безнаказанно обидел, снял номера (руками собрата-водителя)… Я, конечно, кое-что гаишнику рассказал про него, и меня, конечно, внимательно выслушала вся Садовая-Черногрязская, лейтенант закусил удила… Короче: влетаю в гримерную, Высоцкий готовится к роли летчика Янг Суна (прекрасная работа, и я не могу не добавить: в последний раз готовился он к роли летчика). Я возбужденно рассказываю. Уверен в однозначной реакции Володи: уверен, что завтра он позвонит «кому следует», и подлец будет наказан, ибо зло должно быть нака… стоп. Другая реакция, совсем нежданная. «Вень, что ты хочешь от них? Не делай ничего, забудь». — «Как?! Это ты говоришь?!» — «Я! Это бес-по-лез-но. Мы их ни-ког-да не исправим. Их можно только не замечать…» И в доказательство предъявил свежую рану свою: он ехал на днях по спокойной трассе, остановился по свистку, и «тот»… (Володя показал, какое у «того» лицо: пакостный подтекст вседозволенности) инспектор сделал просечку в правах… А когда ошарашенный водитель назвался, тот осклабился радостно: «А я знаю! А я тебе и ставлю дырку, потому что ты — Высоцкий!» Здесь все ужасно: и лицо, и тон, и то, что «на ты», и то, что не было никакого нарушения, и бессилие мужского достоинства, и все слова держиморды. Для меня же еще страшнее услышать незнакомую интонацию обреченности. Мой грех в том, что я не поверил до конца, решил, что Володя не хочет тратить силы, обращаться с просьбами… Я сделал назавтра то, что ему обещал, и виновный был наказан. Однако неверно думать, что зло наказано здесь помимо Высоцкого… Я — один из многих его учеников и учился по его правилам, а не по исключениям. Зло должно быть наказано. Везде, где только можно. Это только кажется, что мракобесы страшны. Я много раз (конечно, не я один) убеждался в этой истине на личном опыте. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, знакомое и мною названное зло пусть не сразу, но уже терпит справедливое возмездие…

Увы, не расскажешь тому, кто порадовался бы, но обратный случай с инспектором не замедлил явиться. Поскольку не замедлила, не пощадила нас последняя минута Володиной жизни.

25 июля, узнав о случившемся, я сорвался в театр. Недалеко от места, где глумился «тот» (совпадение), я плохо выехал, нарушил правила, меня остановил жезл милиционера. Какой у меня был каменный вид, постовой не заметил. «Документы!» — справедливо потребовал он. И руки мои пробуют вынуть книжечку из кармана рубахи. Не выходит. Борюсь с карманом, вдруг бросил руки, взмолился: «Товарищ инспектор, не могу я… Пустите. Высоцкий умер…» — «Сам?!» Постовой резко склонился, взглянул на меня, подтолкнул рукой, мол, езжай, а другой рукой вцепился в свой транзистор и аж простонал всей трассе: «Слушайте! Высоцкий умер!» И тут рухнула на меня каменная гора и мир в глазах помрачился, будто только что я понял, что такое случилось на свете… Прошли годы, я пишу об этом и твердо верю, что мой случай с инспектором — общенароден, а «тот», что поразил Высоцкого, — гнусное исключение. Говорят, с тех пор многих из «тех» так-таки и исключили… Так говорят.

…Автомобили… Г. М. Гречко, знаменитый космонавт и ученый, обаятельнейший и артистичный, однажды, когда на показ вечера памяти Владимира были созваны важные люди, рассказал… замечательный пример для понимания характера поэта. Надеюсь, Георгий Михайлович и сам это опишет, я же обрисую сюжет — как запомнил. Высоцкий — в своем «мерседесе», Гречко — в своей «Волге». Оба едут на концерт. Дорогу знает только Володя. Увлекшись деталями городского ландшафта, забывши о «ведомом», он вдруг замечает, что Гречко не отстал ни на метр. Странно: вроде скорость для «Волги» нереальная. Володя разгоняется. Гречко не отстает. В конце пути, ужасно опасного по причине Володиной «заведенности» и совсем неразумного побега от «преследователя», оба встретились. Наверное, еле отдышались. Володя не знал, что космонавт — автоспортсмен и его машина оснащена мощным двигателем. Он был поражен — чем? Вероломством «Волги», он обвинял… гм, в чем? В том, что «мерседес» не мог оторваться… Володю, стало быть, мучили неосведомленность и жажда справедливости, потому он и гнал. А Георгия Михайловича мучило, что Володя гонит безо всякой предосторожности, оторваться от него нельзя, ибо нет адреса того концерта, вот почему и он гнал. Короче, заключил рассказ Г. Гречко, многое роднило Высоцкого с космонавтами, и более всего, как вы увидели, любовь к скорости… «Необузданный летающий субъект»…