Владимир Высоцкий - Четыре четверти пути [Сборник]

Я окликнул Лешу, он отозвался. С трудом, но мы договорились, что он будет сам со всей возможной осторожностью спускаться на перемычку. У него еще остались три ледовых крюка, несколько карабинов и конец веревки.

У Гутмана были повреждены обе ноги; у Ивановой разбита голова и разодрана кисть руки, сильно побито все тело. Ласкин внешне выглядел нормально, но что-то у него случилось с головой, он заговаривался, речь была бессвязной. Сильнее всех пострадал Слава. Он не мог двигаться, надо было его транспортировать. Сделать это сами мы не могли.

Из меня и Гутмана получился один вполне работоспособный человек, мы поставили палатку, уложили в нее пострадавших. Гутман начал готовить чай, а я решил подняться на перемычку и сообщить по рации в лагерь о наших делах. Для этого мне нужно было преодолеть трещину и подняться метров на семьдесят по ледово-снежному склону. Взял в руки ледовый крюк и ледоруб. Держать их мог только большим пальцем каждой руки — связки остальных пальцев не работали: видно, крепко я держался за скалы, когда меня срывало…

Нижний край трещины отстоял от верхнего метров на пять, но метры эти были совершенно вертикальны. Не могу объяснить, как с поврежденными пальцами мне удалось пройти это место. Наверно, только из-за выдачи всех потенциальных возможностей, которые заложены в каждом из нас, вот только выдать их может не каждый и не всегда. Начал подниматься по склону дальше, но склон уже успел оттаять, и без кошек идти невозможно.

Пришлось вернуться. Надел кошки, снова прошел трещину, поднялся еще метров на десять и услышал крики Леши — он уже стоял на перемычке. Мы с ним оценили обстановку и решили, что он один спустится в лагерь и вернется со спасотрядом.

К вечеру пришли спасатели. Они навесили перильную веревку от перемычки до нашей палатки, двое спустились к нам, а рано утром начались транспортировочные работы. Когда я увидел, что спасатели, имея навешенные перила, потратили на преодоление той же трещины около часа, я понял, что вчера только непонятная внутренняя сила помогла мне дважды пройти этот путь туда и обратно.

О самой транспортировке, которая проходила в относительно несложных условиях и требовала только больших физических затрат, я Володе не рассказывал. Хотя люди вели себя там по-разному…

После продолжительной паузы Володя спросил: «А что было со Славой?» Я ответил, что у Славы серьезных повреждений не оказалось, он довольно быстро поправился и через месяц даже отработал одну смену инструктором в альплагере. Следующий сезон он отходил очень удачно, а в 1957 году Слава Морозов погиб на Ушбе.

Вот такую историю рассказал я Высоцкому. Конечно, разговор шел иначе: он уточнял детали, переспрашивал непонятное. Разговаривали несколько часов, никуда в этот день не спешили. Вертолет тогда так и не прилетел. Но ожидание не пропало даром.

На следующее утро, еще до зарядки ко мне в номер влетел радостно-возбужденный Володя:

— Ну, как спалось? — и, не дожидаясь ответа, добавил — Давай быстрей спускайся к нам.

Я быстро оделся и спустился. Володя был по-прежнему возбужден, но, как мне показалось, к этому добавилось и нетерпение. Его настроение передалось мне. Я сел в кресло, в котором сидел обычно, Володя на кровать. Нас разделял журнальный столик, на котором, ближе к Володе, лежал мелко исписанный листок со стихами. Он сидел и смотрел на меня, слегка пригнувшись к гитаре.

В этот момент мне показалось, что он внутренне подготавливает себя к прыжку. И наконец, ударив по струнам, он запел:

Володя пел, не глядя на листок с текстом. Я сидел как завороженный. Передо мною проходили образы моих лучших друзей, с которыми мы брали вершины и, что называется, делили хлеб и табак, — и тех, которые оказались случайными попутчиками. Я узнавал и не узнавал свой вчерашний рассказ. С одной стороны, это был сгусток, самая суть нашего вчерашнего разговора. С другой — все стало ярче, объемнее, стало новой песней Владимира Высоцкого. Песня меня ошеломила. Находил я в ней и глубоко личные моменты.

Володя допел, поднялся — я тоже. Он, конечно, видел, какое действие произвела на меня песня.

— Будешь соавтором, — сказал он мне. Я наотрез отказался, сказав, что и так бесконечно рад, что своим рассказом помог создать такую прекрасную песню об альпинизме, которую, я был в этом уверен, будут петь все, а не только альпинисты. (Так, кстати, и случилось. Уже тем же летом я слышал на стройке в Москве, как монтажник-сварщик пел во время работы «Если друг оказался вдруг…» И рассказал об этом случае Володе.)