Альберт Цессарский - Жизнь Дмитрия Медведева

— Некогда.

О своих товарищах Дмитрий Николаевич написал. Рассказать о себе он так и не успел.

Но опыт жизни Дмитрия Медведева не должен исчезнуть. Он принадлежит нашему времени. Нашему лагерю. Он должен стать нашим оружием. Ведь передышки не будет!

В семидесятые годы прошлого века леса вплотную подступали к уездному городу Брянску. Леса эти нередко становились прибежищем для разных бродяжьих людей, которых в те поры немало шаталось по Руси. В темных чащобах рубились монашьи скиты. Сюда, под Брянск, уходили в поисках работы, а то и просто чтобы пошалить да промыслить на дорогах, беглецы из лежавшей на север печально знаменитой «мальцовщины» — края глухого, в котором неограниченно царствовал владелец стекольных заводов Мальцов. Сам владелец проживал в столицах или за границей, но его управляющие вершили суд и расправу, грабили и насиловали безнаказанно не только на заводах, но и в окрестных селах, поставлявших предприятиям рабочую силу.

Ловкий предприниматель — кулак Губонин хорошо все рассчитал, когда решил именно здесь, на границе между Брянщиной и «Мальцовщиной», у слияния Десны и Болвы, поставить рельсопрокатный завод: и Брянск недалеко, и железная дорога рядом, и дешевой рабочей силы сколько угодно.

Что им открывалось, этим бедолагам, когда они с тощими котомками, в разбитых лаптях выходили на болотистый берег Болвы?

Двухэтажный закопченный корпус завода. Вокруг серые соломенные крыши, едва поднимавшиеся над землей. Несколько господских домов — колония инженеров и высших заводских чиновников.

Когда подросток Коля Медведев убежал из отцовской лавки в Орле и пришел к Губонину, в Бежицу, на заводе уже работало семь тысяч человек. Завод изготавливал стальные рельсы, мосты и железнодорожные вагоны. Мальчика поставили в сталелитейную мастерскую поднимать тяжеленную заслонку на печи. Жил он сперва в землянке, потом в бараке, где были сплошные нары, кучи грязного тряпья и кислый смрад.

Оля Губанова родилась на «Мальцовщине» в деревне Любохны. Дальняя родственница служила прислугой в семье заводского управляющего. Так Оле повезло — восьми лет ее взяли в господский дом нянькой. Хозяин был добрым человеком — когда выяснилось, что восьмилетняя девочка не выдерживает ночного сидения у люльки, он научил ее курить, чтобы не засыпать. И Оля курила все ночи напролет. Едва только подросла, она бросилась из этого рая куда глаза глядят — в Радицу, под Брянск. Здесь где-то увидели они друг друга — Коля Медведев, уже рабочий, сталевар, и Оля Губанова. Вскоре повенчались. Была бедная свадьба, без деревенских обрядов, с унылыми рабочими песнями и частушками. Гуляли ночь в бараке. И гармонист, положив голову на гармонь, выводил пронзительно:

Сняли комнату. И пошли рожать детей… Тринадцать народили, да двое умерли.

Все, казалось бы, шло само собой. Коля стал уважаемым мастером Николаем Федоровичем. Мать суетилась, стирала, шила, штопала и ворчала, старела. Своими силами срубили и построили добрый, на две половины, дом, сад посадили. Росли дочери и сыновья. И мечтали родители выучить детей, вывести их из этого каторжного сословия в люди. Чтоб и не вспоминать после… Только не получилось так. Уже не могло получиться.

Перед самым рождением одиннадцатого — Мити — в Бежице произошел бунт.

Была троица. Голытьба гуляла. Под вечер возвращались с традиционной ярмарки из Брянска. Орали пьяные песни.

И вдруг страшный, полный отчаяния крик женщины. На дороге мать билась над телом убитого мальчика. А над ними, пьяно качаясь, стояли мужчины. Соседка, плача и причитая, рассказывала: дети играли на улице, напротив заводских ворот, мальчик швырнул камень в пробегавшую собаку, хозяин собаки — заводской сторож — сорвал с плеча винтовку и выстрелил в мальчика. И убил. Мужчины слушали, скрипели зубами.

— Детей наших — как собак?!

Толпа грозно качнулась и пошла на ворота, откуда был выстрел. Сторож сбежал, и ворота были заперты. И оттого, что ворота не поддались сразу, а нужно было нажать, ярость перелилась через край.

— Поджигай!

Рыжие языки пламени лижут стены мастерских. Костром полыхает крыша. Рушатся стропила. Уничтожается чужая собственность, чужое богатство, то, что час назад казалось недосягаемым, неприкосновенным, что делало одних господами, других рабами. Прыгает по господским крышам красный петух — душа поет! Хорошо!