Николай Авдеев - В кровавом омуте

всех сняли верхнюю одежду, обувь, шапки. Только на мне оставили брюки и пиджак, так как костюм был в крови. Помню, я испытал очень сильную боль и чуть не вскрикнул, когда с меня снимали обувь и штыком обрывали шнурки на башмаках... Уцелела также шапка, которая оказалась у меня под боком... Грабеж кончился... И подпоручик с солдатами куда-то скрылся. Вероятно, скоро явятся за трупами... Нужно попытаться уйти, хотя все равно — через день-два придется умереть. Но это не важно: смерть для меня теперь безразлична. Важно другое: нужно во чтобы то ни стало все это гнусное дело сделать достоянием гласности. Решение созрело... Но есть ли силы уйти с этого «лобного» места? Попытаюсь... Трудно не только встать, но даже сесть: кружится голова, ломит руку, спину... Наконец, сел... Огляделся... Тихо... Рядом со мной трупы товарищей и среди них труп Ольги... Стискиваю зубы, чтобы не вскрикнуть от внутренней боли... Опираюсь на плечо Ольги и встаю на колени... Кружится голова... Но вот еще усилие, и я на ногах... Качает из стороны в сторону... Однако, надо идти... Но куда?

№ 4-5 В КРОВАВОМ ОМУТЕ 327

К знакомым нельзя: подведешь... Пойду к себе домой: пусть будет, что будет.

Прощай, дорогая и милая Ольга!..

Иду... Ноги в чулках, пропитанные кровью, начинают мерзнуть... Ничего, как-нибудь дойду... Осталось до дому уже немного... Вдруг, навстречу патруль... Возглас: «Стой!»

Опять щелканье затворов... Опять расстрел?!.

Волнения нет: нервы притупились... «Кто идет?» Не раздумывая, отвечаю: «Свой». - «Пароль?» Отвечаю: «Свой, т. е. местный». «Пропуск?» - Пропуска нет: ведь до 12 часов ночи можно ходить без пропусков». «Разве неизвестно, что город объявлен на осадном положении?» — «Если бы знал, то не пошел бы» ... «Откуда идете?» — «С вокзала». «Куда?» — «К себе домой, на Большую Разъездную улицу». «Вы шли мимо Базарной площади?» — «Да». «Не слышали ли вы выстрелы с час тому назад?» - «Да, слышал издали, по не знаю, что они означают» ... Голова начинает кружиться... Чувствую, что скоро упаду... Кровь продолжает течь... К счастью, темно. Солдаты ничего не видят... Они оказались сговорчивыми и, узнав, что недалеко, за углом, моя квартира и, очевидно удовлетворившись моими спокойными ответами, не отправили к коменданту, а отпустили домой. Думаю, что если бы на мне не было шапки, то дело кончилось бы худо. Я благополучно добрался до своей квартиры. Всю ночь я был под угрозой нашествия агентов контрразведки... Но, очевидно, им было не до того: у них слишком много было дела по части арестов и расправы с другими в течение этой ночи. Впрочем, и в последующие ночи они работали на «славу» Колчака. Утром 14 марта, когда контрразведка отдыхала от «трудов своих праведных», ночные сторожа донесли городским властям, что на Базарной площади находятся 4 трупа, а было 5: один «труп» ушел. Оказывается, ночные сторожа- старики видели и слышали, как нас расстреливали, но не посмели, а, может быть, и не хотели вмешаться в «грязную историю». Трупы были подобраны и, без уведомления военных властей и контрразведки, отвезены в городскую больницу и выставлены «для обозрения». По всему городу стало известно о происшедшем. Городские власти решили вмешаться в мое дело. Меня переправили на квартиру городского головы — А. С. Флоринского. Мое положение казалось безнадежным, несмотря на медицинскую помощь, я в это время был ближе к смерти, чем к жизни; кроме того, мне некуда было деться, подводить же под расправу А. С. Флоринского я не считал для себя возможным. После свидания с некоторыми из моих близких товарищей, я решил не уклоняться от опасности, и в тот же день был отправлен... в тюремную больницу. Я снова оказался под угрозою расстрела... Но об этом расскажу в следующий раз... Нужна передышка: все сразу рассказывать трудно, тяжело...

IV. Под угрозой расстрела.

После моей отправки в тюремную больницу Колчаковская контрразведка нагрянула с обыском в квартиру городского головы Флоринского, рассчитывая захватить меня там. Но она опоздала. Когда я появился в больнице, то среди больных оказалось несколько человек, раненых на Базарной площади 13-го марта, во время расстрела рабочих и крестьян. Вначале меня поместили в одной из общих камер, но через день-два я был переведен, по распоряжению военных властей, в отдельную камеру. В первый же день своего пребывания в больнице я убедился, что над каждым раненым висит угроза быть выведенным или вынесенным на носилках для расстрела или для повешения на особо приготовленной виселице. 3а жертвами являлись ночью уводили и уносили их для «допроса», с которого они уже не возвращались обратно. Выстрелов не было слышно... Были у нас сведения, что легко раненых