Николай Авдеев: В кровавом омуте

Были такие, что потом хвастались: «я вчера чуть ли не десяток краснокожих отправил к праотцам» ...

Сколько было убито в этот день?

Точная цифра, конечно, неизвестна, но она близка к 200 человек.

Генералу Гайде(главнокомандующему) было донесено: «Убито 27 человек».

Потери колчаковцев?

Ни одного человека!

324 МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 4 — 5

III. Кровавая расправа со мной, с Дилевской и другими товарищами.

Теперь перейду к рассказу о кровавой расправе со мной и Ольгой Александровной Дилевской. Я не буду говорить об Ольге, как о личности, так как она для меня была очень близким человеком. Пусть об этом, если хотят, говорят другие. Я приведу только одно ее письмо к своей знакомой, написанное 10 марта, за два дня до ареста и расстрела. Письмо такого содержания:

««Александра Николаевна!

Пишу Вам с расчетом, что мое письмо Вы прочтете после моего ареста. Вам придется позаботиться об Ирине. Я знаю, что Вы сделаете это и без моей просьбы. Никто не знает, что может случиться. Вот адрес моих родных в Москве: Долгоруковская ул., д. № 29, Дилевской, или: женская гимназия

Потоцкой для Д-ой.

Вот только о чем я хотела просить Вас: когда меня не будет - ласкайте Ирочку, как это делала я и утром, и вечером, когда она будет ложиться спать. Быть может, она в этом отношении немного избалована, но мне невыносимо тяжело думать, что она лишена нежной ласки. Думаю, что в Вашем сердце найдется любовь нежная и для нее. Вот и все, что хотела сказать. Слова тусклые и бледные, но не к чему их подыскивать. Чувство слишком глубоко и интимно, передать его не умею. Поймите инстинктом и полюбите Ирину.

Ол. Дилевская».

Упоминаемая в письме Ирочка — это моя и Ольгина дочь. Ей тогда было 3 года. Сейчас она живет со мной. Из письма видно, что Ольга предвидела возможность ареста. И это весьма понятно: она была секретарем

Центрального бюро тюменских профессиональных союзов, была в курсе назревающих событий, как и я. Кроме того, как и ее, так и меня, кое-кто из знакомых предупреждал о грозившей нам опасности. Наконец, за нами была определенная и открытая слежка со стороны колчаковской контрразведки. Нам, конечно, в то время не были известны все планы колчаковцев, но что дело было «нечисто», я лично предполагал. Ко мне за день или за два до восстания на улице подходили неизвестные мне лица и спрашивали моего мнения по поводу происходящих волнений среди мобилизованных. Теперь я убежден, что это были лица из контрразведки, тогда же я только подозревал. Зная наше непримиримое отношение к «Российскому

правительству» с Колчаком во главе, контрразведка хотела во что бы то ни стало втянуть нас в организацию восстания, которое она-же и старалась вызвать, как можно скорее. Мы были за свержение Колчака, но против сепаратного восстания: слишком были неравны силы противников; у колчаковцев, кроме хороших ружей, были и пулеметы, у мобилизованных же одна надежда на склад в ремесленном училище, который, к тому же, был перед восстанием очищен. Неудача была неизбежна. Была ли у нас возможность скрыться из Тюмени перед восстанием — трудно сказать: за нами очень следила контрразведка. Вопрос об этом у нас не возникал. События между тем надвигались. Наступило 13-е марта...

Ольга была арестована у себя на квартире и немедленно отправлена в контрразведку. Я в это время находился в типографии тюменского союза потребительных обществ. Типография находилась на Базарной площади, где как раз начались расстрелы мобилизованных. Из окон было видно, как падали мертвыми и ранеными не только солдаты, но и, находившиеся в это время на базаре, женщины. Выйти из типографии было уже нельзя, так как она была оцеплена вооруженными колчаковцами. Через некоторое время (часа в 3 дня) я был арестован чехом и отправлен под охраной в контрразведку,

№ 4-5 В КРОВАВОМ ОМУТЕ 325

где я встретил Ольгу. Ни меня, ни ее не допрашивали и отправили в, так называемую, «каталажку» (помещение для уголовных), которая находилась как раз против контрразведки. Город был объявлен на осадном положении. В «каталажке» мы пробыли часа три. В течение этого срока, как потом оказалось, контрразведка и все, кто был с ней в союзе, распространяли по городу слухи, что мы арестованы во время произнесения речей перед

«взбунтовавшимися» солдатами, что у меня найден план вооруженного восстания. Тюменская буржуазия, в том числе и Колокольников, конечно, радовалась, что арестованы главные «организаторы» восстания. Часов в 6 вечера нас отправили под охраной на извозчиках в тюрьму. Тюремный двор в это время представлял из себя вид военного лагеря. Чехи, вооруженные с ног до головы, наполняли весь двор. Нас временно поместили в будку со стеклами, где обыкновенно происходили через решетку свидания с заключенными. Мимо нас, лязгая оружием и звеня шпорами, ходили взад и вперед чехи и поглядывали на нас с злорадным любопытством. Настроение у нас было напряженное. Вдруг раздался залп где-то вблизи. Потом я узнал, что возле женской тюрьмы, в том же дворе, чехи расстреляли Людмилу Базилевскую, с которой они расправились за то, что она, будучи на службе в контрразведке, делала неправильные доносы на местных жителей, из которых некоторые были даже на стороне Колчака. Она, между прочим, сделала донос и на нас, кажется, месяца за два до рокового дня, и нас тогда арестовали, но продержали всего несколько часов. Этот донос не спас ее от трагической развязки...