Том Шон - Вуди Аллен. Комик с грустной душой

«В жизни каждого есть такие моменты, когда вдруг осознаешь, что, если сделать выбор, может случиться нечто важное», — сказал Вуди Аллен в Каннах о своем 45-м фильме, небольшой экзистенциональной картине-головоломке в духе Хичкока и Достоевского, где режиссер снова размышляет на тему преступления и наказания, к которой он обращается со времен своего фильма «Преступления и проступки». Хоакин Феникс играет профессора философии Эйба Лукаса, чей приезд в университетский кампус на Род-Айленде тут же становится поводом для сплетен. Соблазнитель студенток, депрессивный, часто пьющий Эйб — именно тот тип пропащего человека, что очаровывает любого, кто путает творческий путь с поиском любви в работах Аллена еще с тех пор, как он и Дайан Китон обменялись рецептами в «Сыграй еще раз, Сэм».

Женский состав фильма включает Паркер Поузи в роли Риты — несчастливой в браке преподавательницы естественных наук, которая ныряет в постель Эйба с бутылкой коньяка в руках. «У вас ступор, — шепчет она, — я и вас от него избавлю». Поузи у Аллена смотрится органично, наделяя свою хищную героиню хлёстким злободневным юмором. Похуже выглядит Эмма Стоун — до этого она сыграла объект обожания Колина Ферта в «Магии лунного света», а здесь борется со своей неловкостью в роли Джилл, впечатлительной студентки, которая поддается обаянию романтично-трагического мировоззрения Эйба. «Он чертовски обворожителен и очень уязвим, — говорит она, — такой блестящий и одновременно сложный», и снова: «он так деструктивен, но при этом великолепен». Просить одного из двух ваших главных героев половину экранного времени превозносить интеллект второго — не самая мудрая затея. Вы слушаете, как на занятии Эйб отрицает всю западную философию как «словесную мастурбацию», а слышите скорее не гения за работой, а лишь эхо Элви Сингера, который охарактеризовал курсы Энни Холл по русской литературе как «умственную мастурбацию» — знакомый нам озорной мотив «Аллен против псевдоинтеллектуалов».

Кажется, что мрачное уныние Эйба связано не столько с основоположником экзистенциализма Кьеркегором, сколько с фляжкой в его кармане. Или с тем, что, как сам он говорит: «Я пассивный интеллектуал, который не может спать с женщинами». В старые времена Эйба из хандры обязательно бы вытащила какая-нибудь женщина. Но здесь, как и во многих последних работах Аллена, эта роль отводится убийству. Однажды Эйб и Джилл подслушивают в ресторане рассказ расстроенной женщины о судье в деле об опеке, который превращает ее жизнь в ад. Лицо Эйба загорается: а что, если он убьет ее врага за нее? Эта идея идеального убийства, когда убийца совершенно не знаком с жертвой, восходит к «Незнакомцам в поезде» Хичкока. И вот, совершив преступление, Эйб вырывается из своей депрессии. Вскоре он начинает писать, одновременно крутит роман с Ритой и Джилл, параллельно восторгаясь экзистенциальной силой убийства. В «Иррациональном человеке» не один, а целых два закадровых голоса, которые частенько ссылаются на Канта, Хайдеггера и Сартра, и это даёт нам повод подозревать, что Аллен скорее предпочитает размышлять о значении своей истории, чем рассказывать ее: слишком много мыслей, слишком мало связи между ними.

Фильм не «заиграл», и это в значительной степени на совести Феникса, который словно бы посмотрел на невероятно высокую планку, установленную для его персонажа, и решил: «не-а», а затем просто походил вокруг нее, выпячивая свой живот и доставая фляжку. Роль подходит ему своим неторопливым, пропитанным ромом ритмом, а также сочетается с его естественной способностью изображать людей, оказавшихся в тисках своих собственных размышлений: в его глазах, вспыхивает настоящий огонь, когда он уходит с места преступления.

В поздних работах Аллена сходство с великими моралистами европейского кино — с Бергманом, Ромером — заметно сильнее, чем когда-либо. Если он начал свою карьеру с портретов комических авантюристов, убегающих от всего, начиная с Вирджилла Старкуэлла в «Хватай деньги и беги» до Филдинга Меллина из «Бананов», которые весело прошли тюрьму, революцию и смерть, то здесь мы видим позднего Аллена, который сам ставит подножку своим героям и затягивает петлю вокруг их шеи.

Так много в ранних материалах Вуди Аллена зависело от недооценки зрителями маленького паренька, который потел в софитах напротив их — по большему счету, мы до сих пор так делаем. Мы знаем его актерские ужимки очень хорошо — его запинки, жесты, панику и истерики, все то, что он делает, когда лжет или добивается живости — что он уже стал мультяшкой самого себя. Его лицо, как и лицо Чаплина, имеет практически пиктографическую простоту: пирамидальные брови, межбровные морщины, яйцевидное лицо, очки, без которых он выглядит, как только что вылупившаяся черепашка. Самоуничижение так сильно въелось в его персонаж и на экране, и вне экрана, что до сих пор трудно понять, какой же он на самом деле: один из величайших киноактеров, намеренно небрежный, как Брандо или Богарт, который, как и многие комики, повернул свою личную предрасположенность к угрюмости в свою собственную нервозную комедию. Но он преуспел больше, чем кто-либо в превращении своей замкнутости в особенную форму самолюбования. Чингисхан мог бы быть таким же робким.