Вениамин Додин - Бакинский этап

А на берегу всё вскоре переменилось: там громко за командовали; снова зажгли прожекторы, но не те, что были расстреляны — из степи уже. Шустряки наши едва успели вернуться со взлобка, не добыв бацилы. И первое, что увидали мы в вспыхнувшем свете — цепи солдат, перебегающих вдоль берега у самой воды! Они оцепляли взлобок и толпу на нем… Еще мы увидали несколько подкативших к месту боя машин с солдатами… В эту минуту на палубе началось движение: забегали до того тихо сидевшие конвойники–вычищальщики, понесли на бак лестницу, которую, видно, убрали на всякий случай, когда на взлобке начался шум… Сбросив ее вниз, они быстро спустились в воду и исчезли во тьме. Мы остались одни. А к взлобку все подходили и подходили машины с карателями. Толпа было подалась к воде, но тут с разных сторон в ее гущу понеслись красные трассы автоматных очередей и начался крик вперемежку с треском автоматов. Треск был сплошным — били длинными очередями. Толпа отпрянула от Волги. В образовавшееся пространство между нею и берегом вылилась в свет прожектора откуда–то взявшаяся орава вездесущих белошубников. Теперь уже, кроме пистолетов, вооруженная автоматами. Хором голося и стреляя по толпе, они, словно отрепетировав, пригибаясь и строем перебегая, картинно карабкались на взлобок. Крики раненых и умиравших людей в толпе перекрыли автоматный треск, — там, видно, все шло к концу: каратели «долокализовывали» мятеж…

— Самое бы время и отсюда линять, — во–она что они творят! Кончат с теми, что окружены, и пойдут шмонать берег и баржи! Чего ждать–то?!

— Куда линять, — в воду? Так то ж смерть… Сами почуяли, когда лезли на баржу, и тут до сейчас не отогрелись…И дошли окончательно.

— Так все одно — кранты нам! А река, может, побережет, вынесет куда–нибудь…

— Все туда же и вынесет…

…Поглядите, мужики!

Мы глядели во все глаза.

…Как в старом добром кино «про гражданскую войну», сцена расстрела «наших» была неожиданно нарушена резким воем сирен выскочивших внезапно из–за снежной кулисы двух бронекатеров. Обвешанные огнями, они неслись прямо к нам — на нас, будто их капитаны задумали выбросить их на берег! В последнее мгновение, проскочив вплотную у кормы нашей баржи, лихо сработав сиреной «полный назад!» и круто зарывшись в воду носами, они эффектно осадили метрах в двадцати от берега, обдав убегавших вверх по откосу белошубников крутыми пенными валами. На их палубах задранными вверх оглоблями торчали счетверенными стволами то ли ЗПУ, то ли ЗАК-и — в снежной ряби было не разобрать.

— Э–Э–Эй! На-а берегу–у–у! — прорычал в радиомегафон сиплый остуженный голос.

— Что там за базар?! Кто — начальство?… Снима–а–ай люде–е–ей с посу–у–уды! Уво–о–одим сейч–ас всю-ю!

— Это как же, — уводите?!… — Прокричал с берега кто–то командным голосом.

— Так и уводим, не дождясь! Или не вам приказано было: «Посуду освободить!»? Ва–а–ам! Теперь без вас освободим! И вас тоже — за посуду эту! И за «художества» ваши…

Теперь к берегу сбежалась уже целая толпа начальства, распаленная расправой на взлобке. В толпе задвигались возвратившиеся из бегов областные и безымянлаговские бугры. Один из них, высунувшись, крикнул:

— Это кто приказал — уводить?! Чье распоряжение?

— Пантелеев приказал! Командующий!

— Там же… Не разгружены они, баржи–то!… Люди там, в трюмах…

— А вам их сроду самим не разгрузить, — людьми!

— Так там же… спецконтингент на баржах! Этап! Заключенные!

— Были — сплыли!… Р-развернули, пас–скуды, «Второй фронт» прежде союзничков! С того Гитлер нашего брата крушит, с этого — вы, г-гады! И все по русским, по русским, — по России, мать вашу разъети! «Люди в трюмАх»….Про людей вспомнили, людоеды! Вы хоть поглядели раз, что с этими людьми сделали?!…С-суки…

— Кто это про «людоедов» и про «второй фронт» болтает?! Или крыша у тебя поехала, и осмелел, контра?! — Разгово–орчики затеял, умник! Я те поразговариваю! Я поговорю! Доложись бы–ы–ыстра — кто агитацию распускает! Не доложишься — огонь откроем!!! — заблажила, завелась белая шуба в новеньких, сверкающих под прожекторным светом, генеральских погонах, откровенно взвинченная продолжающимся на взлобке расстрелом. И обеспамятев окончательно, взрезвилась, в войну заиграла:

— Ба–а–атальо-о-оны! К бо–о–ою-ю! Прожектора–а–а! — Н–а–а реку–у–у!

…Отсюда, с палубы, из тьмы, мы, замерев, глядели на развернувшуюся сцену, чувствуя себя зрителями невиданного театра абсурда. Никто из нас в те минуты не думал о собственной судьбе. Зрелище захватило нас… Уводило от реалий ночи… Освобождало от химер убийственной повседневности.