Вениамин Додин - Воспоминания

— Так это… Так это тебя, тебя …. к нам на Тикси в июне сорок пятого Задков на патрульной «Каталине» вывез?!… Те–ебя! Ну, молодой человек, это же надо было такой хипеж по всему Северу учинить! — И совсем захлебнувшись воспоминаниями: — Из–за него, Исаак, с меня, чудом, погоны не содрали!… Кто только радёвок не раскидывал, и все с угрозами, с угрозами!

— Марк Израилич! Моей вины тут нет, — не из–за меня шум поднялся. Из–за немецкого радиобуя… с субмарины их, вот из–за чего хипеж! Неужто из–за меня, Марк Иванович?.. Человек Вы разумный!… Да если бы нас там, в заклинке, — не вахта — четырнадцать лбов — а дивизия души отдавала бы… Ни один начальничек тогда и бровкой бы не шелохнул — из за нас, из за зэков!… Ха!… Тут их собственные жизни зависли–закачались, когда ваш Осипов буй «уронил» вместе с «Консолидейтом»… Тогда команда нам и пришла:

— Буй, — вашу мать, — найти и поднять!

А как найти–то его, если «Консолидешка» неизвестно где? А Москва, Ставка требует: Давай буй! Буй давай! В нём, говорили, в буе этом система шифровки автоматическая. И если ее раскрыть–разгадать, можно будет все их лодки слушать, которые у вас по Севморпути как у себя дома тогда ходили–пиратствовали. Вот так ОГРОН (Отряд горных работ особого назначения) — то наш и подключили. А тут Мазурук «американку» нашел. Нас — на Бориса Николаевичеву «Каталину» — и в Губу. А там льду на метра три с шестом… Думаю, льдом — ничем иначе — нас и заклинило… На траверзе устья оси скважины, что тогда стали бить, морены не было. Песок! Мы бы, — не поднимись хипеж, — снарядом за три–четыре суток скважину прошли, и буй наш! Валунов, вообще посторонней породы в зазоре не нашли. Значит лед. Растаял, когда кессон–снаряд вира’вали и, … получается, мы сами собою заклинились ради удовольствия? А удовольствия — двенадцать душ ко Господу отбыли–отмучились. Так, Марк Иванович. Не соврал я?

Он что–то хотел сказать, подался даже из лонжерона своего, но тут как раз машина подошла. Секретарша вестовому вслед вошла–вплыла с новыми пакетами. После чего на подносах, в вазочках, появились маленькие совсем хлебики, и из старого ещё «ЗАРЯДЬЯ» фляки господарские. И большие открытые уже стеклянные банки с красной чавычевой икрой–пряженкой. Такая не на рыбзаводах где–то, — такая в вотчине шевелевской производилась в Оле, на Восток от бухты Нагаева в Охотском море. Она только для «чистых» вымачивалась — для Пилотов и Штурманов. А начальничкам в Кремле она не доставалась — рожею начальнички по шевелёвски не выходили, значит…

Так подробно — про булочки и про икру — потому, что в тот мой первый приход к Шевелеву мне каждая мелочь запомнилась, будто происходило все в детстве, когда каждый шаг — новый, каждое лицо — событие. Уверен совершенно: именно в кабинете у Марка Израилевича Шевелева детство мое «арктическое–челюскинское» обернулось, — после 15 лет каторги (и каторги Арктической тоже — без Арктической то как?!), — не менее счастливой взрослостью настоящего приобщения к делу погружения в истинный Север.

И чудо это материализовалось тут же, в лице не одного только Марка Израилевича Шевелева… Но нового человека. Вослед за секретаршей с вестовым с чавычевою икрою от Нептуна. Вплывшего, — загребая по–хозяйски, — в шевелевский апартамент.

Был человек высок. Худощав. Моложав. Одет с иголочки. Подстрижен аккуратно. Четкого рисунка овчарочьи совершенно светлые глаза его с гильотинно опущенными краями век по–дальномерному широко сидели на внешне простоватом, крепко обветренном лице.

Первое впечатление: хо–ор–рошо набравшийся скандинав–матрос — насторожен, собран, приготовлен. Сейчас приступит… Здесь тоже подробно из–за того, что с ним, — Игорем Григорьевичем Цалюком, — тогда Начальником отдела капитального строительства Полярной авиации Министерства Морского флота, а чуть позднее — главным инженером и, наконец, управляющим треста АРКТИКСТРОЙ того же ведомства имел я удовольствие и даже счастье оттрубить более тридцати пяти лет рука–об–руку. До позорного, — позорней некуда, — развала безразмерной глинобитной Державы… Аэродромщик экстра класса, он, — командуя, — полстолетия обеспечивал всю «наземную» службу и технику «взлета–посадки». И где? На сложнейшем «аэродроме» планеты — в обеих Арктических зонах…

Будто давно зная меня, Цалюк предложил: — прошу ко мне! Поговорим о работе /?/ … Тут я не сразу нашелся что ответить… Он же, — вроде бы, — не знал ничего ни меня ни обо мне!?