Вениамин Додин - Воспоминания

…И вот, Исаак ввалился с номером журнала «Вестник вооруженных сил» в руке и крикнул маме, еще не заметив меня по своей одноглазости и близорукости, — Бенка–то, оказывается, еще и в Арктике что–то кумекает — вот проходимец! Смотри!… Тут он заметил меня и закричал: — Тебе мало твоей северной эпопеи?! Ты еще себе бейцим не отморозил — лезешь обратно в свои Колымы и Норильски с Воркутами?! Тебе же, идиоту, после всего нужно южное солнце, пальмы и виноград — у тебя — вон! — зубов уже меньше половины после цинги, дурак! Скажи чего–нибудь этому идиоту, мама!

— Хватит мне было говорить об этом другому идиоту! Ты–то зачем в своей Арктике погубил десять лет жизни? Тебя, что, суд приговаривал там отбывать?

Несколько мгновений было тихо. Потом Изя полуторжественно–полутрагически произнес:

— Так сложилось, мама.

— А у него тоже «сложилось», или все–таки его сложили? А?

— Постойте, постойте, — спохватился я — Это о какой Арктике вы говорите?

— О той же, — ответил вместо нее Исаак. — Как–то не пришлось на эту тему поговорить… Жизнь такая, что все превращает в рутину… Давай, выпьем, братик.

До глубокой ночи, опорожнив уже не помню сколько армянского розлива бутылок, мы «выясняли» сперва подробности полярной биографии моего друга. Конечно же, с широкими, но весьма уточняющими комментариями исааковой мамы. Изя был всегда человеком открытым, но таких откровений я от него не ожидал. Мог ли я предполагать, — привыкший быть «представителем» в средних широтах Высоких Полярных широт, — что скромный мой одноглазый друг более десяти лет оттрубил/в Арктике? И все эти годы — в роли Главного врача полярной авиации?! Мог ли представить, что созвездие полярных летчиков, штурманов и радистов штучной работы, принесших славу отечеству, России, известные всему миру первооткрыватели, и герои Второй мировой войны, — все они, без исключения, были и еще остаются его пациентами и друзьями… Причем, иначе и быть не может, потому что кто есть врач для своих постоянных и неизменных пациентов, — главный доктор, от которого зависят не только самочувствие твое и даже здоровье, но право на пребывание, — на жизнь! — в САМОЙ полярной авиации. Право на полет в завораживающих душу и рвущих сердце ледяных просторах — на единственную и самую прекрасную мужскую работу?!

…Несомненно, настоящий «Армянский» очень способствует выяснению самых затаенно–трепетных чувств, запрятанных у мужчин где–то в районе поджелудочной железы, когда волшебный этот напиток закусывается… чем–то таким… необычайно… конечно… словом, которое тетя Роза все подносит, и подносит… Всякое там… И не где–то тут к столу на Осипенко в Замоскворечье, а совсем не тут, не тут совсем! А там… Там, в крохотной квартирёшечке Ашкенази в Лефортово… За Басманными улицами в Старой Немецкой слободе… Когда… на фиг нам завтрашняя контрольная по физике… готовиться к ней… А вовсе молодая ещё тетя Роза приоткрывает створку «очаковских и покоренья Крыма» времен буфетика и достает оттуда терпимо–прекрасно воняющую рыбку «горячего, черт побери, копченьица…» Дома у меня такую сроду бы не догадались подать… детям. Сперва — с вечера — по–одесски угостили бы стариков. Ну, а если… полный порядок, то… дали бы детям, на здоровье…

Что, пусто?! … А, «хватит»! А кто это сказал?… И в конституции, — в основном законе, — нич–ч–чего по поводу «хватит» не начертано-с…

Трижды — последний раз в восемь утра — Розалия Израилевна звонила Нине, объясняя: мужчины вспоминают минувшее. Эта фраза ей нравилась и произносилась в ключе: «Суд идет!»

* * *

Вот что, я тебя познакомлю с отличным мужиком, — продолжал, проснувшись, Исаак. — С Марком Шевелевым. Он теперь в Полярке главным — не-е, не врачом — Начальником. А раньше был начальником Главсевморпути, — не мог ты его не знать, или хоть не слышать о нем! Знал? Отлично! А, ты его знал, а он тебя — нет. Ну, узнает теперь.

Не то, чтобы я Изьке не поверил. Поверил, конечно. Но как–то все говоренное под–коньяк казалось милым бредом. Однако, через пару дней мы с ним сидели в креслах у письменного стола, за которым приподняв по–стариковски коленки, полулежал в уютном лонжерончике сам Шевелев Марк Иванович (Израилевич, конечно!), и, не чинясь, беседовали «за белых медведей». Интересно, — знакомства и совсем обыденные разговоры с такими, казалось бы, могущественными личностями вроде Мерецкова или Чуйкова никаких особых эмоций у меня не вызывали. Даже мгновенный шок при виде открывающего мне двери Иссерсоновой квартирки маршала Жукова прошел быстро. Бесследно даже. Особых переживаний не принеся. Кроме, может быть, ощущения некоей двойственности чувств из–за проклятой информированности. Об активной роли маршала в немыслимо жестоком усмирении восстания зэков Ухта—Печерских лагерей в 1953 году, в зверином по животной ненависти загоне на родину–мачеху пленных казаков с семьями и детьми в 1945–м… Да о патологической жестокости его к солдатам и офицерам собственной Армии. Здесь же, в кабинетике дома на Варварке, участвуя в беседе с Шевелевым «на равных», я в реальность происходящего не верил. Хотя многое знал о нём по рассказам шефа его времён Второй мировой моего Шуры. Александра Евгеньевича Голованова. Начальника Дальнебомбардировочной авиации. Которой Шевелёв был Начальником штаба…. Даже начищенные до самоварного блеска знаменитым айсором из Китайского проезда штиблеты Ашкенази, хозяйски покоящиеся на журнальном столике, состояния ирреальности не рассеивали. Что–то в душе у меня в эти минуты происходило непонятно–праздничное, по–детски трогательное, сравнимое только с ощущением начинающейся волшебной сказки. Душа — субстанция тонкая, неразгаданная. Видимо, своей этой неразгадываемостью разгадала она, что происходит действие действительно сказочное. Шевелев поговорил–поговорил, да и снова секретаршу с вестовым позвал. А пока они готовились, — по–домашнему собирая в тумбочках порожние судки и фарфоровые блюда, — мы продолжали выяснять–вспоминать общих наших знакомых, закружив уже вкруг «загадки острова Котельный» в «те» военные годы. И совсем бы закружились. Не напомнив–не расскажи я самому хозяину Арктики тех лет о том, что тогда «в его хозяйстве» на проклятом том острову на самом деле происходило. Он, в свою очередь, выдал мне «тайну» поселка Рыбак «на материке, что чуть южнее Новой Земли». Опять пришлось подправить его рассказом о моем посещении этого мрачнейшего рудника–убийцы. Тогда он козырную карту выложил — Ванькину Губу! Что же, и тут пришлось сознаться: однажды тонул я в губе — заклинило Снаряд с полной вахтой. Было.