Вениамин Додин - Воспоминания

В одно из определяющих мест моей карьеры! В конце концов, позволившее оптимальнейшим (того более — невероятнейшим!) образом разрешить не разрешаемую в принципе проблему организации работы Мамой созданного ещё в 1918 году Общества Спасение!

Но то — это стоит повторить! То — ещё стараниями двух первых встретивших и приветивших меня по возвращении моём в Первопрестольную после четырнадцати лет каторжных и ссылочных приключений — РУССКИХ УЧЁНЫХ! УЧЁНЫХ ВЕЛИКИХ! Были ими зубры инженерной общественности России профессора Василий Николаевич Сизов и сам Киселёв Мосей Феодосьевич (Глава Рогожской старообрядческой общины РПЦ) — профессора и доктора наук старой, дореволюционной школы — кафедралы Московского Инженерно–строительного института и других знаковых ВУЗов столицы. Изначальные корифеи Зимних Строительных Работ. Признанные педагоги и авторы учебников для строительных Институтов.

Приглашением в эксперты…

Просто мысль эту произнести…

Приглашением естественным. Ибо инициаторы приглашения, — сами будучи и считая себя специалистами только по Зимним строительным работам (экспертизы по работам в условиях вечной мерзлоты тогда ещё не существовало), — вынуждены были заниматься и этим, для них, — стариков, — новым, хлопотным и очень даже чреватым делом.

Ещё по появлении моём в МИСИ осенью 1975 года, в ими же навязанной мне ипостаси специалиста по не известной никому области знаний, они, — должное им надо отдать, — быстро переориентировались. И, — воспользовавшись непререкаемой известностью своей в строительной науке вообще и исключительным положением в Министерстве Высшего Образования и в самом ВАКе, в частности, — НЕ СПРАШИВАЯ МЕНЯ, — сложив с себя, переложили на меня всё, что отношение имело к чрезвычайно неудобным для них, — не по делу, что ли, — занятиям… в той же Геокриологии. В инженерном мерзлотоведении, в частности.

После первых публикаций в Военно строительном бюллетене между Михаилом Михайловичем Косюшкою и его шефом маршалом Мерецковым состоялся разговор обо мне и приглашение маршала у него «побывать». Мы встретились. «Выяснилось»… что оба тоже сидели (А кто не сидел тогда… только что не вместе?). И у военачальника с мировой известностью и безызвестного пацана была тогда на Лубянке одна и та же тюремная камера и даже… коечка одна. Да, да! Та же самая! Мало того, — и его и меня «обрабатывала» одна и та же следовательская кодла. Только метелили его костоломы с пристрастием ненавистников и завистников, от души! А меня формально, «для порядка»… Эти неожиданные «открытия» и, конечно же, характеристика Косюшки придали встрече с Мерецковым совершенно дружеский характер. А раскрывшиеся подробности юношеского увлечения молодого офицера божественной Гельцер — характер чуть ли не родства… В результате, Мерецков пригласил меня и Нину не «Под шары» в «Арагви», а на дачу к себе. Там он подробнейше расспросил меня о моей лагерной судьбе, о родителях моих, о тётке моей Екатерине Васильевне Гельцер (которую, — повторил, — с молодых ногтей до собственной своей и её глубокой старости боготворил), как адаптируемся мы с Ниночкой в новой вольной жизни. И, конечно, о моих планах. И тут же предложил подготовить для него программу и кроки /тезисы/ специального курса для Военно–инженерных Академий по особенностям подземной прокладки коммуникаций в вечной мерзлоте. Я это сделал недели за полторы. Он одобрил и утвердил программу. И с 1958 года я начал читать этот курс в Военно–инженерной Академии имени Куйбышева в Москве на специальном потоке кафедры Оснований, фундаментов и военной геологии у профессора, доктора полковника Сычева Алексея Константиновича. Многолетняя дружба с Сычёвым, начавшаяся на первой моей лекции, длилась многие годы до его тяжелой болезни и смерти…

Помнится, Мерецков, узнав, — уже при нашей первой встрече с ним, — о беседе моей в октябре 1956 года с Георгием Константиновичем Жуковым у его учителя генерала Георгия Самойловича Иссерсона (товарища моего по Колымской каторге и Ангарской ссылке) и уже тогда начавшейся нашей с маршалом взаимной симпатии, позвонив, приехал за мною в институт и снова увез на дачу, где нас ожидал нетерпеливо и потому успевший до риз положения упиться… сам Александр Трифонович Твардовский.

Это он протрепался Мерецкову о той беседе у Иссерсона. И это ему — Александру Трифоновичу — по–новой опальный Жуков Георгий Константинович, запертый теперь уже до конца жизни, напомнил вдруг о «неизвестно куда запропастившемся (после той самой встречи с ним у Георгия Самойловича) пареньке, приятеле Иссерсона»…