Вениамин Додин - Воспоминания

Твардовский так и не оклемался тогда, увезен был домой. Зато мы с Кириллом Афанасьевичем повспоминали всласть. Только почему–то не о Жукове, а об учителе Мерецкова — и сотен других победителей во Второй мировой войне — о Георгии Самойловиче Иссерсоне, тогда еще здравствовавшем.

О моих успехах по взятии службы узнал и Павел Миронович Синеокий (муж приятельницы моей ещё в школе). И в 1961 или 1962 году познакомил со своим другом и шефом маршалом Василием Ивановичем Чуйковым, тогда заместителем министра обороны и, одновременно, начальником Гражданской Обороны /ГО/. Как мне объяснили, в это время чуйковское ведомство разрабатывало общую Сводную схему ГО страны по ее отдельным регионам. Уже осведомленный о том, что первая диссертация моя есть продолжение моих работ в Приангарье и представляя по докладу Синеокого смысл изначальной ее идеи, Василий Иванович Чуйков предложил Бехтину поручить мне… составить Записку по инженерному обеспечению варианта «Север» «Эвакуации Красноярска в зимний период». Поручение это Президент АСиА переправил Сапрыкину, и тот, как руководитель аспирантуры института, распорядился о корректировке моей тематики по кандидатской и докторской диссертациям, — он очень верил в меня и считал, что с двойной нагрузкой справлюсь. Позднее мне стало известно, что задание Чуйкова связано было с начавшимися уже тогда перманентными «неприятностями» на очень неприятном предприятии «Красноярск — 26».

* * *

В 1960 году в качестве председателя комиссии АСиА СССР я участвовал в расследовании ЧП на законченной строительством шахте–гиганте имени Кирова — головном объекте пускового комплекса Апатито—Нефелиновой фабрики «2» Комбината АПАТИТ в Мурманской области. Запуск шахты был сорван из–за внезапного смещения по склону и разрушения здания «трехмашинного агрегата» — шахтной подъемной установки. Трагикомизм положения был в том, что сама шахта и весь комплекс АНОФ-2, без шахты никому не нужный, оказались главным… политическим объектом державы. Они были символом и надеждой выполнения нового, выдвинутого Хрущевым лозунга–молитвы: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация «и химизация»!!! всей страны!» Теперь, из–за ЧП на злосчастном «трехмашинном агрегате» весь задуманный Никитой Сергеевичем победительный эффект… тоже сместился и развалился. Срочно требовалось не только найти выход из скандального происшествия, но — и еще более срочно! — отыскать «стрелочников»! Партийное начальство, уже обосравшееся в преддверии предстоящей расправы и «сушившее сухари», кривя рожами, приняло наше заключение. Однако предложения мои по единственно возможной в сложившихся условиях схеме ликвидации последствий аварии партийные боссы визировать отказались: они требовали «осуждения комиссией негодного качества работ», упирая, почему–то, на «распространенную, якобы, именно в тресте АПАТИТСТРОЙ практику укладки бетона пополам со снегом»! Не мне было не знать, что «практика» эта частенько «имела место» не только на Севере. Но здесь дело обстояло иначе. Между тем Сапрыкин, неизвестно по каким каналам получивший копию заключения, телеграфировал мне: «запрещаю разработку и выдачу каких бы то ни было предложений!»; Точно такие же распоряжения получили мои военные коллеги. Стало ясным: «первый» Мурманского обкома ринулся строить круговую оборону собственной персоны любой ценой. И за «ценою» как водится, не стоял. Прожженный парт–хамелеон понимал: пусть Додин с комиссией изобретет самые что ни на есть скоростные способы ликвидации скандала! Все равно, — хоть на десять, хоть на пять суток сорваны будут давно точно установленные «намеченные партией и правительством сроки пуска» Кировской шахты, а значит всего комплекса «АНОФ-2»! И «Никита» именно ему, первому секретарю, никогда этого не простит.

Примерно в это самое время заканчивалась в недрах партийных катакомб ревизия — «подработка» результатов хрущевской же реорганизации структуры народного хозяйства после разгона им министерств и задействования «на местах» Совнархозов. Маячила вскорости новая над партийными боссами беда — разборка–расправа.

Взращенный на Большой Крови сталинщины, прошедший школы НКВД и ГУЛАГа, усвоивший железный постулат вождя народов: нет человека — нет и проблем, «первый» отдал команду: «выловить всех виновных!». Областное чиновное кодло — продукт той же выпечки, немедленно, силами своей милиции, начало аресты всех числившихся за Кировским строительно–монтажным управлением (где неприятность и произошла) инженеров и техников. Из–за уже помянутых выше событий в армии — сплошь демобилизованных офицеров и сержантов /прапорщиков/ Военно–морского ведомства из состава Северного флота. Это было настолько дико, что ни один прокурор — области и района — не стал визировать документа на аресты и на водворение ни в чем не повинных людей в следственные изоляторы. И, тем не менее, пока мы заканчивали наши дела, подчинявшаяся исполкомам милиция продолжала бесчинства. Две моих телеграммы генеральному прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко отправлены не были — телеграф их задержал. Наперед зная, что так и будет в вотчине парт–уголовников, я отправил письмо ему с проводницей полярного экспресса «Мурманск—Москва», ночью, на одну минуту, останавливавшегося на станции Апатиты. Мои военные коллеги никакого участия в моих попытках спасти арестованных не принимали, Я еще раз убедился: хваленое /и осуждаемое, конечно/ «военное корпорантство» только тогда срабатывает, когда надо делить легкую и непереваримо обильную добычу или, наконец, всею корпоративной мощью добивать изгоя. Когда делить предстоит место на нарах в тюрьме и срок в лагере — корпоранты тогда разбегаются ошпаренными крысами. Коллеги мои не только не поддержали меня в попытке прекратить аресты своих, в сущности, товарищей, только–только начавших жить после неожиданной катастрофы — демобилизации. Они не помогли мне спасти личный свой престиж специалистов, когда я предложил им убедиться собственными их глазами в истинной причине оползня части горного массива, на котором стояло здание «трехмашинного агрегата». Типичнейший был этот оползень, хрестоматийный. Мне одному потребовались килограммов двадцать анилиновой краски в порошке, легководолазный костюм и три часа времени чтобы убедиться: под разрушенным зданием этого проклятого «агрегата» спокойно течет себе, журчит подземная речушка–ручеек, в половодье, — словно оборотень, — превращаясь во всесокрушающий гидравлический таран! Этот поток зарождается далеко в недрах старых отвалов — «хвостов», проникает в забытые шахтные разработки и где–то в абрисе фундаментов здания «трехмашинного агрегата» ныряет в распадок. И там спокойненько изливается в «технологическое» озерцо компрессор–ного цеха. Когда выпущенная мною краска, пройдя весь ручейковый маршрут, излилась с потоком воды в это «технологическое» болотце, моим оппонентам стало тошно: только несколько часов назад они уверяли меня, что «да, поток был, но перед началом работ, году в 1958–м, его водоотводящей штольней отсекли и вывели за пределы стройплощадки! А «технологическое» озеро — оно питается совсем не с этой стороны, — далось оно вам!» Теперь защитники «чести» могли самолично убедиться откуда водичка попадает в «давшийся мне» водоем. Осталось только точно установить: каким образом, если правда, что некую штольню отсекли и вывели?