Роман Грачев - Развалины часовни

— Я-га, у-хо-ди!!! Я-га, у-хо-ди!!! — донеслось со двора бодрое скандирование команды баскетболистов. Судя по мощности, они могли стоять и кричать еще целый месяц, если не больше, и мороз их не гнал обратно по теплым квартирам, и отсутствие реакции из-за окошек избы не остужало молодецкий пыл. Право слово, им бы кайло да лопату в руки, да на стройку какую-нибудь, чтобы пользу приносили. Ан нет — стоят уже какую неделю и орут, орут, орут. Вот, пожалуйста, сегодня им полевую кухню пригнали, кашу в котелках раздают, поди и водочки наливают. А иначе откуда силы у них — без водочки-то?…

Бабуля в который уж раз вздохнула и присела на деревянную лавочку подле печи. Взгляд полуслепых глаз упал на газетную вырезку, валявшуюся на полу и завизированную громадным следом грязного сапога. Ее однажды принес Федяка Леший, уставший и по обыкновению злой, как собака. Он пробрался через кордон, предъявив этим самозваным таможенникам охранную грамоту от областного министерства культуры. Впрочем, пропустили его не сразу. «Небось у вас на Лысой горе целая канцелярия такие бумажки рисует?» — усомнился один из «баскетболистов», обнюхивая бумагу, но когда Федяка показал ему еще и партбилет в красной корочке, стражник не рискнул продолжать расспросы, снял с крючка конец веревки и, козырнув напоследок, пожелал хорошо провести время.

Так вот, газетная вырезка эта вогнала бабулю в такую непроходимую и дремучую тоску, по сравнению с которой ломка после издевательств Ивана-Царевича была просто легкой мигренью. Статья вопила:

«Начиная со времен позднего Советского Союза, особенно последние 10—15 лет, людям навязывается мода на изображение нечистых духов, бесов, леших, ведьм, бабы Яги и прочей нечисти, которая в русских народных сказках обычно символизировала злые силы. Все это исподволь приучает детей и взрослых привыкать к мысли, что зло — это нечто веселое, модное и в целом приемлемое».

Бабуля покачала головой.

— Вот ведь скажут, как в лужу, понимаешь… это самое…

«Любые заигрывания с нечистью, любая привычка к общению с ней меняют в худшую сторону душу человека и, в конце концов, могут сделать человека несчастным».

«Кого я сделала несчастным в своей жизни?» — подумала бабуля и подняла взгляд на бревенчатую стену, покрытую плесенью и паутиной. Там почти под самым потолком висел на гвоздике выцветший портрет старичка в очках. Чем-то он был на нее похож, этот сухонький седой мужичок, чем-то мил и дорог. Именно к нему она обращалась со словами горести и печали в те минуты, когда непростая жизнь в современном мире доставала ее до самых печенок.

— Вот ведь как, Георгий Францевич, — сказала Яга портрету, — доигрались мы с целлулоидом, допотешались. Сбросили нас в подпол, ниже уже некуда.

Под портретом был пришпилен маленький клочок бумаги с четырьмя цифрами — одними нулями. Это был магический телефонный номер, но набирать его следовало лишь в самых экстренных случаях.

Она, кряхтя, поднялась с лавочки, вновь подошла к окошку. Подышала немного на стекло, протерла рукавом, чтобы было лучше видно. Впрочем, смотреть на это ей совсем не хотелось. Она вспомнила популярную лет двадцать назад песенку: «Ей бы к лешему веселому сгонять, чай с малиновым вареньем похлебать. А потом — на санки, в рощи да полянки, соснячки, дубравы…» — и ей стало совсем дурно.

Команды протестующих «баскетболистов» на дворе продолжали скандировать и трясти плакатами.

— Я-га, у-хо-ди, Я-га, у-хо-ди!!!

Бабуля не выдержала. Сжав всю оставшуюся волю в кулак, она толкнула створку окна, высунула голову наружу и, закрыв глаза от обжигающего ветра, завопила что было сил:

— А вот постный шиш вам баян!!!…

И тут же потеряла сознание.

…А ведь как все чудно образовалось вначале! Престарелую Ягу, уже не способную ни на колдовство, ни на манипуляции с метлой и ступой, внесли в реестр почетных пенсионеров Вологодчины и Ярославщины вместе с Федякой Лешим, Петрушей Водяным и еще дюжиной классической нечисти. Им выделили несколько гектаров леса, позволили вести строительство и благоустройство территории, да и вообще — чувствовать себя как при царе Горохе. Взамен от них ожидали самую малость — всего лишь привечать как следует туристов, демонстрируя по максимуму свои сказочные возможности.

Нечисть трудилась на совесть.

Со всей страны в усадьбу «Курьи ножки» стали съезжаться взрослые и дети, с молоком матери впитавшие байки о Яге, ее костяной ноге и всей этой веселой гвардии сказочных люмпенов. Вспышки фотокамер, совместные съемки, позирование, сотни пар восторженных глаз — о, да! — бабуся была в полнейшем восторге. У нее, можно сказать, началась вторая молодость, а уж о Федяке и Петрушке и говорить не стоит — перестали водку пьянствовать, безобразия нарушать, по утру всегда подтянутые, чистенькие, «чего изволите-с?». Даже Змей Горыныч, что последние пятьсот лет скучал в своем ангаре на болотах, и тот стал оставшиеся две шеи вытягивать, прислушиваясь к детскому визгу. К общему празднику он, правда, присоединяться не спешил, потому что боялся ненароком устроить пожар от переизбытка чувств. Сердобольный стал Кирагас Мефодьевич.