Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Я намерен был атаковать и уничтожить англичан. Это, я знал, вызвало бы немедленную смену английского кабинета министров. Негодование деятельностью английских министров, ставшей причиной гибели сорока тысяч отборных солдат английской армии, вызвало бы такое всенародное волнение в Англии, что этих министров выгнали бы прочь. Народ сказал бы: «Какое нам дело, кто там сидит на троне Франции, Луи или Наполеон; стоит ли нам проливать свою кровь, пытаясь посадить на трон ненавистную королевскую семью? Нет, мы достаточно много страдали. Это не наше дело — пусть они там, во Франции, разбираются сами». Они бы пошли на заключение мира. А ко мне присоединились бы саксонцы, баварцы, бельгийцы, вюртембержцы. Без Англии коалиция перестала бы существовать. Русские пошли бы на мир со мной, и я бы спокойно сидел на троне. Состояние мира стало бы постоянным, ибо что могла сделать Франция после Парижского договора? Разве её можно было опасаться?

Таковы были мотивы, — продолжал Наполеон, — в силу которых я должен был атаковать англичан. Я разбил пруссаков. До двенадцати часов дня мне сопутствовал успех. Я могу сказать, что всё складывалось в мою пользу, но счастливая случайность и сама судьба решили по-другому. Несомненно, англичане сражались храбро, никто не может этого отрицать. Но они должны были быть разбиты.

Питт и его политика, — продолжал он, — почти погубили Англию тем, что продолжали континентальную войну с Францией!» Я возразил ему, заметив, что многие умные политики в Англии утверждают, что если бы мы не вели континентальной войны, то наша страна была бы разрушена и, в конце концов, стала бы провинцией Франции. «Это неверно, — возразил Наполеон, — Англия, находясь в состоянии войны с Францией, дала последней повод и возможность добиться под моим началом расширения завоёванных территорий до такой степени, что я почти стал императором всего мира. Этого бы не случилось, если бы не было войны».

Пять часов вечера. Наполеон послал за мной. Увидел его сидящим в кресле напротив зажжённого камина. Он выходил прогуляться, и у него начался приступ озноба, разболелась голова, и все это сопровождалось сильным кашлем. Осмотрел его миндалины, которые оказались распухшими. Щёки выглядели воспалёнными. Пока был с ним, озноб усилился. «Меня трясёт, — пожаловался он присутствующему графу Лас-Казу, — словно от страха». Пульс сильно участился. Я порекомендовал ему теплые припарки на щеки, смазывание горла жидкой мазью, средство для разжижения крови, полоскание горла, ножные ванны и полное воздержание от вина; все мои рекомендации он принял, за исключением смазывания горла. Наполеон задал мне много вопросов о лихорадке.

В девять часов вечера вновь посетил его. Он лежал в постели. Наполеон строго выполнил все мои рекомендации; я хотел, чтобы он принял потогонное средство, но он больше полагался на свои средства для разжижения крови. Он объяснил, что занемог в результате воздействия резкого ветра, беспрерывно обдувавшего незащищённое, открытое плато Лонгвуда.

«Мне следовало, — сказал он, — жить в коттедже «Браейрс» или на другой стороне острова, вместо того чтобы находиться в этом отвратительном месте. Когда я был там в прошлом году, именно в это время года, то чувствовал себя прекрасно». Он спросил меня, какой самый легкий, по моему мнению, способ умереть, и заявил, что смерть от холода — самый легкий способ по сравнению с другими, потому что смерть приходит во время сна.

Я послал письмо сэру Хадсону Лоу, в котором сообщал о болезни Наполеона.

27 октября. Ночью у Наполеона было обильное потоотделение, и ему стало значительно лучше. Я посоветовал ему продолжать все рекомендованные лечебные процедуры и не выходить из дома, чтобы избежать воздействия ветра. Он вновь, как и вчера, пожаловался на открытую и нездоровую местность, в которой расположен Лонгвуд, добавив, что земля здесь настолько бесплодна, что едва ли на ней произрастёт что-либо из овощей.

Немного поговорил с ним об императрице Жозефине, о которой он высказался самым нежным образом. Его первая встреча с этой очаровательной женщиной произошла после разоружения мятежников в Париже, последовавшего за событиями 13 вандемьера (5 октября) 1795 года. «Мальчик двенадцати или тринадцати лет попросил встречи со мной, — продолжал Наполеон, — и стал умолять меня, чтобы ему вернули саблю его отца, который был генералом республики. Я был так растроган этой страстной просьбой, что приказал вернуть ему эту саблю. Этого мальчика звали Евгением Богарнэ. Увидев саблю, он зарыдал. Я был настолько взволнован его поведением, что уделил ему особое внимание и похвалил его. Через несколько дней его мать нанесла мне визит вежливости, чтобы поблагодарить меня. Я был поражен ее внешностью и еще более её умом. Это первое впечатление от неё с каждым днем усиливалось, и наш брак оказался не за горами».